Поль д'Ивуа - Тайна Нилии

Джон досадливо топнул ногой об пол.

— Вы только и умеете говорить, что «Милый Джек! Добрый Джек! Славный Джек! Хорошенький мой Джек»!.. А между тем достаточно, кажется, только взглянуть, чтобы сразу узнать вашего сына. Мой батюшка и по наружности, и по характеру был истый англичанин, как я… тогда как Джек настоящий француз и по своим вкусам, и по наружности…

Трудно передать, сколько пренебрежения слышалось в последних словах молодого англичанина.

— Ваш отец, Джон, жил очень долго во Франции и тоже очень любил эту страну и ее обычаи!

— И, вероятно, вследствие этого и Джек предпочитает красное вино элю, и в то время, когда я изучал наш национальный бокс, он обучался французской борьбе сават, читает Гюго и Александра Дюма вместо Мильтона, тогда как я читаю Вальтера Скотта… Во всем, даже и в политике все то же… даже вчера он утверждал еще, что наша оккупация Египта ни что иное, как незаконный захват… злоупотребление правом сильного.

— Но если бы египтяне таким образом забрали Англию, чтобы ты сказал?

— Ну, вот! Вы сами видите… точно Англию и Египет можно сравнивать… Ну а в заключение всего, я похож на отца, который был таким же белокурым англо-саксонцем, как и я! Не правда ли?

Мистрис Прайс печально покачала головой.

— Я сама долго думала, что он был блондин, но оказалось, что он был им только благодаря особому эликсиру, которым он мазал голову, и когда мы с ним перешли к лорду Каматогену, в Гросс Венор-Сквер, то он окрасил свои волосы в черный цвет, так как этот достопочтенный лорд держал у себя только слуг-брюнетов, утверждая, что последние несравненно деятельнее и расторопнее. Когда я выходила замуж, ваш отец был белокур, как Джон, а затем стал таким же брюнетом, как Джек!

— Да, но каким он был раньше, чем начал красить свои волосы, блондином или брюнетом? — спросил Джон.

— Ни тем, ни другим, он был шатеном!

При этом Джек громко и весело рассмеялся, а Джон, взбешенный до крайности, принялся всклокочивать свои рыжие волосы.

— Итак, нет никакой возможности добиться истины! — вскричал он. — Нет, клянусь Сатаной, я узнаю, кто из нас двоих ваш сын! Я хочу все или ничего! Конечно, вы были смущены и расстроены в тот день, когда усыновили нас обоих, но все же постарайтесь припомнить, как все это было, и расскажите нам еще раз всю эту странную историю.

— Хорошо, расскажу! — промолвила со вздохом бедная женщина. — Хотя сердце мое надрывается при мысли, что мне придется выбирать между вами двумя… Оставив лорда Каматогена, ваш отец и я перешли на службу к сэру Льюису Биггену, нынешнему Сирдару, бывшему в то время капитаном в индийской армии и командовавшему тогда отрядом в Бомбее. Но вскоре после того, как мы с вашим отцом поселились в этом городе, отец ваш умер от желтой лихорадки, а я немного спустя родила одного из вас.

При этом слезы выступили на глазах бедной женщины, и, тяжело вздохнув, она продолжала:

— В это время племена Раджпутана восстали, и сэр Бигген должен был идти подавлять восстание. Высоко ценя мои кулинарные способности, господин не пожелал расстаться со мной, и мне пришлось следовать за ним в поход с обозом и провиантом. Ребенку моему в то время едва исполнилось два месяца, и я не могла взять его с собой в обоз; поэтому мне пришлось подыскать ему кормилицу и устроить его в нескольких километрах от города в деревушке Агхаабад, у одинокой молодой вдовы по имени Ориеми.

— Мы рассчитывали пробыть в отсутствии несколько недель, а между тем поход затянулся на целых два года. Наконец славное английское оружие покорило и привело к сознанию своего долга непокорное население Раджи-путана, и мы возвратились в Бомбей. Здесь меня ожидала страшная весть: оказалось, что за время нашего отсутствия город посетила чума; ребенок мои умер. Не помня себя от горя и отчаяния, я подрядила возницу, поспешив в деревушку Агхаабад. Здесь тоже вымерло почти все население; дома стояли пустые, сады заброшенные. С тревожно бьющимся сердцем вошла я в домик Ориеми. В нем было пусто, но цветник стоял в полном цвету; я стала звать ее, никто мне не отвечал. Я вбежала в сад и вдруг увидела, что у скамьи, под лавровым кустом, лежит женщина; лицо ее покрыто черными пятнами, она мертва. Я вглядываюсь в это лицо и узнаю Ориеми. Крик ужаса вырывается у меня из груди. Обезумев от страха, я бегу в домик, суюсь в одну, в другую комнату и натыкаюсь на детскую кроватку, заботливо завешенную белым пологом. Едва дыша, подымаю я этот полог и, — о счастье! О удивление! В кроватке не один ребенок, а два! Два маленьких мальчика, веселеньких, здоровеньких, прелестных; оба они, раскрыв глазки, смотрят на меня и улыбаются. Который же из них мой сын? Кто скажет мне? — Кругом смерть сразила все живое! — И этого ответа я ждала двадцать лет! Впоследствии я случайно узнала, что одна дама, француженка, бывшая заездом в Бомбее, отдала своего малютку на воспитание Ориеми и затем скрылась без вести.