Ильяс Сибгатулин - Говорящий мертвец

Салливан не спеша открыл дверь и так же медленно перешагнул порог заведения. Его встретил запах перегара, вонь мочи и дерьма. В глаза ударил сигаретный дым. Привыкший встречаться с осведомителями в таких заведениях Раш быстро осмотрелся. Все в «Семи головах» отдавало безысходностью, от которой детектива уже мутило.

Он подошел к стойке. Бармена не было. Салливан стал ждать.

Он был в этом месте уже не первый раз – Майк Сартмэн, этот лысый амбал со всеми признаками шизофрении, часто захаживал сюда, пропивать деньги, которые доставал, занимаясь продажей вещей, снятых со своих жертв.

Салливан снял шляпу и, положив ее на край стойки, взглянул в зеркало, что висело между бутылками. В него хорошо было видно, как тройка грязных байкеров спорит о чем-то за большим столом, высокий человек курит в углу, а пара каких-то типов пытается лапать официантку не менее отвратного вида.

Пришел бармен и без слов плеснул детективу стакан виски неопределенного цвета, запаха и происхождения. Салливан выпил пойло одним глотком.

– Помнишь пару часов назад я выходил из этого бара со здоровенным лысым амбалом в черном пальто?

Бармен кивнул.

– Он приводил с собой кого-нибудь? Сегодня, вчера, не важно…

Бармен вздохнул.

– Ты же знаешь, что нет. Я видел, как ты следил за ним. Уже несколько недель приходишь сюда и сидишь смотришь на него. Я вижу это.

– А ты знал, кем он был и чем занимался? Если скажешь то, чего не знаю я, получишь сверху этого, – Раш протянул жирному бармену двадцатку. Тот положил деньги в карман и еще раз тяжело вздохнул.

– Это Сартмэн, правая рука Винсента Мэлло, – в зале как-то сразу стало тихо. Будто все услышали имя босса мафии.

Бармен продолжил.

– Мэлло все свои дела ведет, через Сартмэна и еще двух своих прихвастней, о которых я ничего не знаю, – его голос звучал низко, слова выходили с натугой. Бармен невольно перешел на шепот, – Я знаю лишь то, что ты с лысым вышли вместе, хотя не были друзьями, и раз ты здесь, а он – нет, то это весьма дерьмово для тебя. Мэлло будет очень зол. Он непременно узнает, что одного из его людей убил коп – залетная пташка.

– Откуда ты знаешь, кто я? – Раш не был удивлен – он получил важную информацию, и тайна его личности сейчас не имела никакого значения.

Вместо ответа бармен только хмыкнул.

– Пусть тебя теперь больше волнует Винсент Мэлло.

– Он меня волнует уже последние три месяца. Где мне найти двух других его шавок?

– Я не знаю. Заплати мне, и я скажу, кто должен знать.

Раш положил еще одну банкноту на стойку.

Бармен взял деньги, по его лицу расползлась жирная улыбка.

– Джамэ Ари. Он живет в трех кварталах на запад отсюда, на Нешвилстрит. Двухэтажный дом с красной дверью. Поднимись на второй этаж и скажи, что ты от Адама.

Салливан надел шляпу, поднялся со стула и молча вышел из бара.

Его ждала ночь – ненасытная, как голодная волчица, и обуреваемая страстями, как проститутка – интригантка.

Детектив частного сыска не прочь был отдаться этой темной твари…

О чем думают новорожденные дети? Когда они только-только приходят в этот убогий и упадочный мир – какие мысли посещают их чистые умы? Ведь дети свободны – они не знают законов и запретов, вольны делать, что захотят. Они свободные… живые. Что думают об этом мире свободные дети?

Детектив Салливан Раш прожил на этой земле тридцать шесть лет и не знал ответа на вопрос. Зато ему было ведомо, о чем думают мертвые взрослые. Каждый из таких людей уже сделал свой выбор, а значит, подвел себя к черте. Через эту черту – и Салливан был в этом убежден – можно было сделать один шаг, в двух направлениях. Возле этой черты человек становился либо живым узником – гипотетическим мертвецом, либо мертвецом уже настоящим. В обоих случаях человек оставался свободным. Но вот степень его свобод была разной. В случае с живыми мертвецами свобода представлялась Салливану шуткой философа, придуманной ради оправдания своего выбора. Во втором случае свобода получалась еще более свернутой, ведь человек исчезал, лишаясь вместе с жизнью и права выбора. Да, он умирал физически и, если следовать метафизической логике, обретал абсолютную свободу. Но, в то же время, он развеивался воспоминаниями, как ветер, в памяти знающих его людей, и этим обрекая себя на заключение в темнице разума другого человека. В этой темнице человек, помнящий об усопшем, мог творить с последним все что угодно. И фактический мертвец на все том же метафизическом уровне становился марионеткой.