Константин Шахматский - Неуловимая бестия

– Э-ка тебя занесло, брат, – хмыкнул Павел Иванович, – Отчего подобные мысли в голову лезут? Уж не заболел ли? Наверное, заболел. Вижу – знобит.

Салтыков покачал головой.

– Прозрел я. Или устал. Сам не знаю. Раньше себя жалел, хныкал. Теперь – нет. Злоба какая-то появилась необъяснимая. Да не уходит, а копится. Вот смотрю я на человека, а вижу в нем лишь препятствие. Порою так и хочется на пустом, казалось бы, месте, какой-нибудь допросец с пристрастием учитить.

– А-а-а-а, ты про это, – Мельников провел ладонью по гладко выбритой щеке, – Видел я как ты Щедрину вмазал.

– Вот именно, – кивнул Салтыков, – Знал бы ты, Паша, как надоело мне все. Второй год этим делом занимаюсь. Даже отказаться пытался, ан – нет. Обязали ввиду моей особой, видите ли, сообразительности.

– Шутишь?

– Если бы, – Салтыков вздохнул, пропуская сарказм товарища, – Уже не одну тыщу верст исколесил по губерниям, рапортов триста накатал, и еще, чувствую, написать придется.

Мельников хмыкнул:

– И народу арестовал предостаточно.

– Какой там народ! Ладно бы душегубы всякие, а то половина из них – старики да старухи древние. Им бы дома сидеть, с внуками нянчиться. Ан нет, – одна дорога у меня для них, – в кутузку! Думаешь, поделом?

– Шутить изволите? Молва о подвигах ваших служебных, Михал Евграфыч, и до наших мест докатилась.

– Не уж-то? – отмахнулся Салтыков.

Мельников утвердительно кивнул:

– Дескать, разъезжает по здешним губерниям некий чиновник с особо секретным министерским поручением. Где какой непорядок обнаруживает – карает нещадно. Взяток не берет. Рапорты из каждого города отсылает пачками. А главное – сам-то он – под надзором за политику!

Мельников отхлебнул с ложечки, внимательно посмотрел на товарища и продолжил:

– Все тебя боятся, Мишенька!

– Думаешь, слава меня интересует?

– Думаю, выслужиться желаешь. Прощение государево вымаливаешь. Скажи спасибо, что не отдан ты в солдаты за свои вольнодумства, не упечен под пули на Кавказ. А Вятка по сравнению с Сибирью – рай земной.

– Может и так… Да ведь и сам-то ты недалеко от меня ушел. До Шадринска! Сколько тебе дали: год, два?

– Все-то ты знаешь, Миша! – иронично воскликнул Мельников, – Да, представь себе, я такой же чиновник особых поручений при министерстве, такой же негодяй по приказанию. И так жизнь наша с тобою устроена, что никуда от этого не денешься. Кстати, и наши собственные соображения по поводу истинных манипуляторов, желания которых мы исполняем, никого не интересуют. Лично я успел убедиться в этом на собственных шишках, о которых ты только что пытался так неудачно пошутить. Пойми, жизнь вокруг меняется, а вместе с нею меняются и наши взгляды на незыблемые, казалось бы, истины. Сегодня ты, к примеру, с раскольниками борешься, а назавтра, коль прикажут – защищать начнешь. Причем, по собственному вновь приобретенному убеждению. Разве нет? Вот ты спрашивал меня давеча, почему мы по второму кругу за разорение скитов принялись?

– Да, спрашивал.

– Так я открою тебе тайну. И может статься, что той же самой тайною обладает и наш старикан? Поэтому так ведет себя.

Мельников убрал недопитый чай, поднялся из кресла, и переставил его поближе к столу, за которым сидел Салтыков. Сев в него, поманил пальцем Михаила, чтобы тот наклонился к нему еще ближе.

– В некоторых догадках ты прав, – сказал Павел Иванович, – Не столько ради поиска печатного станка и фальшивых ассигнаций мы сюда приехали. Это лишь одна из задач. Расчищая место для официального православия, переворачивая с ног на голову уверенных в своей неистребимости раскольников, мы готовим почву и создаем предпосылки для грандиознейших перемен, которые вот-вот наступят, благодаря высочайшему соизволению нового Государя Императора.

Салтыков, внимавший каждому слову товарища, резко выпрямился и выдохнул. Откровение Павла Ивановича оказалось весьма неожиданным. Неожиданным потому, что услышать он собирался совсем не это.

– Для сильного государства нужна одна религия, один царь, одна политика. Согласен? Три вещи вместе – это власть. Три вещи вместе нужны чтобы держаться прочно. Однако, нужна и капля, которая переполнит реку и даст ей движение.

Салтыков замотал головой:

– Не понимаю, о какой капле ты говоришь.

– Я говорю о толчке, который взбудоражит нашу устоявшуюся действительность, и даст возможность для дальнейшего развития.

Теперь Павел Николаевич сам выпрямился в кресле, предвосхищая вполне закономерный вопрос со стороны Салтыкова.