Константин Шахматский - Неуловимая бестия

Салтыков не понимал этого. Не понимал, и не хотел понимать Софьиной непримиримости. За что? – восклицал он, хватаясь за очередной фонарь как за спасительную соломинку.

Благополучно добравшись до дома, Михаил прислонился к деревянной калитке, чтобы перевести дух и поправить размотавшийся шарф (тот волочился за ним по обледенелому деревянному тротуару). Разобравшись с шарфом, он поднял голову в поисках железного кольца, чтобы открыть дверь, и тут увидал торчащий из щели притвора сложенный вдвое конверт.

Салтыков выдернул его и возвернулся к фонарю, чтоб рассмотреть. На синей бумаге красивым женским почерком адрес.

– Лиза?! – воскликнул чиновник, – Моя несчастная, невинная девочка!

И тут он вспомнил другую клятву, что давал от чистого сердца и без тени сомнения.

Да, еще каких-то два или три года назад он, Михаил, не был клятвопреступником. Он был наивным и честным юношей, без толики лицемерия. Что же случилось, и кто виноват? Хороший вопрос. А виновата грубая в своей беспощадности окружающая действительность. А еще осознание бесполезности в ней собственного существования. Страх непосильной ноши, что не по собственной воле свалилась на плечи. А главные виновники торжества – опрометчиво данные обещания! Ведь обещания всегда произносятся от человеческой слабости. Невозможности изменить что-либо в данный момент времени, когда удобнее перенести ожидаемые мероприятия на потом.

И, опять же, эти проклятые женщины! Они чувствуют слабость мужчины и начинают ей пользоваться.

Вот так и Лиза, коварная петитфи 7 7 маленькая девочка (транскрипц. фр.) … Тоже ведь ждет, надеется. Выдумала себе любовь, а теперь мучается. И папенька ее, тоже хорош. Не вразумит доченьку. Постойте-ка! А может любовь – это тоже слабость?

Салтыков сунул конверт в карман, и тут же забыл о нем, как вошел в дом. Слуга Платон, с причитанием и охами довел его до кровати и уложил спать. Прямо так в одежде и уложил, зная скверный характер хозяина (чего доброго, драться начнет).

На следующее утро чиновник долго приходил в себя и продолжалось это приблизительно до обеда. Отъезд в командировку пришлось отложить. Собранные заботливой рукою Платона чемоданы стояли у стены, ожидая отправки, а вычищенное щеткой пальто лежало на них, аккуратно сложенное. Придя в чувство от выпитого рассола, поднесенного на удивление трезвым Григорием, Михаил еле вспомнил о каком-то письме, что так и не открыл со вчера, так ему было плохо.

– Гриша-а! – тихо позвал Салтыков.

В дверях появился чавкающий Григорий. Он вышел из кухни, с куском хлеба в руках.

– Чего, барин?

– Ты письмо видал? Я вчера сунул его куда-то и не припомню.

– Не-а, – покачал головой камердинер, – Вас Платон принимал, у него и спросите.

– Платоша-а! – снова позвал Салтыков.

Приняв от Платона конверт, Михаил нетвердой рукою вскрыл его и начал читать.

От бумаги пахло духами, а ровные строчки аккуратного девичьего почерка непринужденно струились одна за другой между его дрожащих пальцев, жалуясь, что уже год как их хозяйка не получала от Михаила писем, сообщая далее очень важные для девушки новости. Лиза писала, что сейчас с маменькой и сестрою гостит у своих родственников в Москве, и что после Владимира здесь чувствуется здесь разница, буквально, во всем. И все здесь по-другому. И народу в златоглавой полно. Настолько полно, что дважды за день одно и то же лицо невозможно встретить. Что обыватели не так одеваются, как во Владимире, а много проще и, в то же время, более по моде. А еще по-другому говорят. И в церкву ходят раз в неделю, будто для галочки. Впрочем, писала она, к этому можно привыкнуть. Еще писала Лиза, что ждет от него, Михаила, какого-нибудь подарочка, и что подарок этот можно было бы выслать к ней в Москву, так как здесь они будут гостить еще месяц или два. Писала еще, что они с маменькой, забавы ради, присматривали фасоны свадебных платьев, которые можно пошить здесь же, с последующей подгонкою…

– Гришка, подлец! – крикнул Салтыков, бросив письмо, – Дай еще рассолу!

Камердинер, недовольно ворча что его отвлекают, вновь поплелся в сарай, где стояла бочка с оставшимися с зимы огурцами.

– Нет, ты видал? – говорил Михаил оставшемуся рядом Платону, – Подарочек ей надо! Свадебные платья они примеряют!

Платон пожимал плечами:

– Барышни…

– Безголовые курицы, – вот что я тебе скажу о всех женщинах!

Старик покачал головою, будто бы разделяя мнение хозяина, но ничего не сказал.