М. Сотрино - Все любят ходить под дождем

Достаю из кармана хлеб и колбасу, прихватил на всякий случай, кладу перед ним на дорогу. Он медленно ест, ни спешки, ни жадности, словно просто подошло время обеда.

Сижу на корточках, смотрю. Жду, дальше пойдем вместе. Все, вроде, как прежде, но что-то не то, что-то в нем изменилось. Нет, не похудел и не пополнел, и не кажется больным, но все – равно почему-то тревожно. Он любит идти у моей левой ноги и сегодня идет близко, иногда мягко касаясь телом её. Идем, молча слушая друг друга, асфальт давно закончился, дорога скользит липкой грязью, наступает медленный затяжной рассвет. Когда обходим пруд, становится светло, как может быть светло пасмурным, обложенным тучами днем. Пора расставаться, мне идти к дому, а моему другу тоже домой, возвращаться в лес. Так было всегда, много раз. Мы немного стояли вместе, а потом расходились. Всегда, но не сегодня, сегодня он почему-то не хочет оставаться один, всем телом толкает меня в ноги, пытаясь развернуть обратно. Мы оба промокли, его шерсть плотно прилипла к телу, а я чувствую холод промокшей спины.

– Ты ведь знаешь, я не могу жить в лесу.

Он будто не слышит, не отступает, подталкивает меня назад, думает, что сможет повернуть. Подхожу ближе к воде, сажусь на покатый берег, протянув ноги вперед, он ложится рядом, кладет голову на моё бедро, обогревая телом бок. Сидим, глажу его мокрую голову рукой, он смотрит на непроницаемую холодную воду. И я тоже смотрю на неё. Два близких друг другу одиночества, а я даже не знаю, как его зовут, наверное, когда-нибудь его как-то звали.

– Прости, я не могу сейчас взять тебя с собой. Пойми, я и сам не знаю, что со мной будет завтра. У меня остались две дороги, и есть пока выбор, но все сильнее слышу, как зовет меня мой родительский дом.

Он слушает, но ничего не говорит, в уголках глаз две большие капли. Может, слезы, а может, дождь.

– Я обязательно вернусь, думаю, к зиме. Обещаю, вернусь к зиме. Ты подожди, подожди в лесу, там теплее.

Встаю, отхожу на несколько шагов, пес неподвижен, даже не глянул мне вслед, даже не повернул головы.

– Ну, вставай, Друг! Кто-то должен ждать меня в этом городе.

Никакого движения в ответ. Иду дальше, шагать все труднее и труднее, кто-то невидимый упирается мне в грудь и говорит, что надо вернуться. Неведомая, нечеловеческая тоска вдруг начинает рвать тело, и я бросаюсь обратно.

– Ладно, пойдем со мной, ведь мы можем поехать и вместе.

Он лежит с закрытыми глазами и не встает. Наклоняюсь, чтобы поднять руками, и сразу понимаю, что его больше нет. Я не знаю, что делать, ложусь с ним рядом, кладу голову на его остывающее тело и тоже хочу умереть.

Снова потеря. Потери одна за другой бьют меня последние годы, и нет среди них меньших или больших, все они бездонны, бесконечны и страшно больны. Удивительно хрупкая штука – жизнь. Она заканчивается сразу, как только теряется причина, по которой нужно жить. Боль, страх, падение в бездну, – всё, всё можно пережить, кроме пустоты. Душа моего друга заполнилась пустотой, а сердце переполнилось одиночеством. Я не могу оставить его здесь, на скользком глинистом берегу, мне надо его похоронить. Беру на руки теряющее тепло тело и иду обратно, в лес, туда, где ему хотелось быть со мной. Не знаю, тяжелый он или легкий, нести его тяжело, и сердце в груди, как камень.

Вот здесь, на этой маленькой круглой полянке, мы сидели с тобой у костра прошлой осенью и говорили. День был из тех немногих, когда осень уже подмерзла, дожди устали, а солнцу никак не мешали голые ветки, оно как раз висело за нашими спинами. Было хорошо и тепло – и от солнца на спине, и от костра на груди. Мы говорили долго ни о чем и обо всем. Я похороню тебя вон там, на том краю поляны, чтобы, когда тебе станет совсем невмоготу, ты мог бы поговорить с солнцем, оно приходит туда даже покрытым листвой летом. И я тоже обязательно приду, опять разведу костер, и мы вспомним о том, как были вместе.

Нахожу подходящий сучок и начинаю копать, стоя на коленях. Сначала сдираю промокший насквозь дерн, потом идет мокрая глина вперемежку с камнями, одна палка ломается, беру другую и продолжаю. Трудно, очень трудно, но ты не беспокойся, мой Друг, я тебя не оставлю, у меня впереди целый день.

Когда заканчиваю, получается холмик, небольшой, почти незаметный. Скоро на него ляжет зима.

Ключ не поворачивается. Стою перед дверью грязный, промокший, не могу открыть свою дверь. После нескольких тщетных попыток понимаю, что он и не может провернуться, потому что замок не закрыт. Вероятно, ушел, оставив дом открытым. Захожу, горит свет, значит, и это забыл. Снимаю одежду, сапоги, оставляю все в прихожей, прохожу в душ, долго-долго греюсь под обжигающими струями, пока размягченная теплом усталость не начинает грозить тем, что так и усну вот здесь, стоя. Убираю горячую, до упора открываю холодную воду, оживаю, выпрыгиваю к полотенцу. В комнате на диване лежит ребенок, ему месяцев восемь, он голый и страшно счастливый, смотрит в потолок и заливается смехом. Мальчик, по всему видно, что мальчик, чтобы уж совсем точно поставить диагноз, надо расстегнуть памперс и посмотреть. Не расстегиваю и не смотрю, и так понятно, что мальчик, только мальчики по своей прирожденной глупости могут радоваться пустому потолку, девочкам наверняка нужно что-нибудь содержательнее, думаю, что так, хотя кто их знает, сам я не помню той жизни, в которой был девочкой. Надеюсь, что ни в какой не был, как-то неуютно мне от мысли, что был когда-то девочкой. Нет, точно никогда не был. Сажусь в кресло напротив дивана, мальчик переворачивается на живот и начинает прыгать на четвереньках. Смотрю на него, пытаюсь догадаться, кто бы мог преподнести этот подарок. Какой-то он несвоевременный: день рождения прошел, до Нового года далеко, а до первоапрельских сюрпризов, тем более, рановато.