Александр Охотин - Сначала была война

– Вор?! Никакой я и не вор. Это милиционер про меня наговорил всякого, хотя ничего про меня не знает.

– Точно, – сказал Коля. – Я вижу, что не вор. Я людей насквозь вижу. Вот только другие что подумают?

– Да ладно, – сказал Васька, – не больно-то этому гаду кто поверит. Ему только воспитатели верят и директор. Вот что милиционер набрехал, это плохо. Хотя странно, что набрехал. Витя просто так… Ну ладно, ты не думай. Вячеслав Дементьевич потом всё равно поймёт, что это враньё.

– Ром, а ты из этого города? – спросил Коля.

– Нет, – ответил Ромка. Я с папой и с мамой к их знакомым приехал, в Минск, а тут как раз война. Бомбить начали, потом фашисты появились. Пытались уехать домой, но там такое творилось. Сюда не помню, как добрались, а тут снова бомбы. Мама и папа, когда бомбили, куда-то пропали. Мне сказали потом… В общем, нет у меня теперь никого…

– Понятно. Мы с Васькиным тоже не из этого города. Нас сюда из Михайловского привезли, когда наши его освободили.

– А что это такое Михайловское?

– Посёлок такой. Это недалеко отсюда. Ну, вроде Осинок. Наши родители там погибли. Немцы их расстреляли. Когда наши освободили посёлок, нас сюда и привезли.

Вот такие были дела. Ромка много всего узнал из рассказов Коли и Васьки. Ещё о многом можно было бы поговорить, но на улице начинало темнеть, наступил вечер. В комнату заглянула женщина. Не очень молодая, но и не старая. Не пожилая даже. С каштановыми слегка волнистыми волосами, собранными на затылке в пучок.

– Всё-всё-всё! – сказала она. – Заканчиваем разговоры, и спать. Уже десятый час.

Женщина ушла, прикрыв за собой дверь, а Ромка поинтересовался, кто это.

– Это наша воспитательница Марина Ивановна, – объяснил Васька. – Она добрая, только строгая.

– Ага, – подтвердил Коля, – строгая, зато справедливая. Ладно, давайте спать.

После трёх дней скитаний по улицам без пищи и крова, мягкая тёплая постель казалась Ромке верхом блаженства. Вот только никак не получалось быстро заснуть. Это оттого, что не давало покоя всё пережитое за день. Даже не за день, а за все три дня после побега из госпиталя. Заснуть удалось только под утро.

Сон был беспокойным. Снился базар. Снилась визгливая тётка, орущая «держите вора». Снилось, как все торговцы, показывая на Ромку, хором кричали «ворюга». Потом появились два милиционера – оба одинаковые, с лицами милиционера Виктора. Потом приснился директор Вячеслав Дементьевич. Приснилось, как милиционеры наперебой рассказывали директору, что Ромка вор, что украл пирожки у торговки, а потом обокрал весь базар…

Неожиданное резкое пробуждение. Это с Ромки рывком сдёрнули одеяло. Потом крик:

– Ты что, из благородных бояр?! Или, может, воров общий порядок не касается?! Подъём – он для всех подъём! И для воров тоже!

Это орал дежурный – один из старших воспитанников. Тот самый, который в обеденном зале ухмылялся, глядя на Ромку.

Ромка сел на краю кровати, спустив ноги на пол. Огляделся. Увидел прямо перед собой дежурного. Коля и Васька уже не спали. Они стояли рядом.

А спать Ромке хотелось жуть как. Веки слипались сами по себе.

– Вставай, ворюга! Чего расселся?! – заорал дежурный.

Ну до того стало Ромке обидно, что он не удержался и закричал в ответ:

– Ты сам ворюга!

Коля и Васька после Ромкиных слов испуганно замерли на месте. Они-то знали, что за этим последует.

Сильный удар в грудь свалил Ромку с кровати на пол. Тут уж Ромка разревелся. Ещё бы. Ведь ещё в госпитале, сколько прошло времени, пока утихла боль в груди и в руке, а от удара заболело так, как никогда ещё не болело.

– Марьин! Что происходит?! – Это в спальню вошла воспитательница Марина Ивановна.

Марьин оправдывается:

– Марина Ивановна, этот ворюга обозвал меня вором, вот я ему в воспитательных целях и отвесил.

– Ты сам ворюга! – снова слёзы крикнул Ромка, пытаясь подняться с пола.

– Гусев, – сказала воспитательница, – что это за манеры?! Ты почему хамишь старшим товарищам?!

– А он почему?! – крикнул Ромка.

– Так, хватит! – сказала Марина Ивановна. – Заканчивай истерику и быстро одеваться, раз уж проснулся! И на зарядку!

Потом, уже Марьину:

– А ты, Марьин, иди и буди остальных! А руки больше не распускай!

Марьин вышел, а Марина Ивановна говорит Ромке:

– Гусев, чтобы я больше не слышала, как ты обзываешь своих товарищей!