Мэнни Кафталь - Серьга всего одна

Люди стыдливо потупились, словно их обвинили в чём-то непристойном.

– Много лет мы платили дань царю Хамдаю! – гремел с трибуны Анас. – Мы кормили его и его слуг, одевали их в красную шерсть, поставляли им скот и лошадей. В самые трудные неурожайные годы мы собирали последнее и отсылали им. И вот теперь нет больше Хамдая! Что же вы трепещете?! Почему я вижу страх в ваших глазах?! Вы думаете, что город Тамарисков пал потому, что враг силён?! Нет! Царь Хамдай пал, потому что боги разгневались на него. Боги отвернулись от него и повернулись к нам! Мы победим чужеземцев, прогоним их и заберём у них богатства Хамдая, которые теперь по праву принадлежат нам!

Князь опять повернулся к солдатам.

– Вы думаете, я призвал вас для того, чтобы защищать город? Стены Айона защитят его жителей, а ваш долг – погнать неприятеля. Вы погоните их и усеете их трупами дороги отсюда и до красных гор! Вы прогоните их так далеко, что те из них, кто останется жив, забудут дорогу сюда! Вперёд, мои воины! Идите в бой без страха! Вас ждут слава, победа и большое богатство!

Пламенная речь Анаса была встречена восторженными криками. Те, кто не расслышал, переспрашивали соседей, те, кто слышал, с удовольствием пересказывали то, что сказал князь.

Однако на следующее утро, когда дозорные подняли тревогу и люди, взобравшись на стены, увидели вдалеке, в рассветной дымке, стройные ряды неприятеля, их сердца дрогнули. Было что-то необычное в том, как они шли. Обычно воины ступают тяжело, гремя оружием, с песней или воинственным кличем, подбадривая друг друга и стараясь изо всех сил нагнать страх на врага. Но эти шли тихо, одетые в белое, без шлемов и доспехов, только с чёрными ремнями, повязанными вокруг головы. Ни всадников, ни медных колесниц не было при них, каждый был препоясан мечом, и всё. Утренний туман стелился до самого горизонта, и поэтому казалось, что они не шли, а парили над холмами. Что-то чужое, непонятное и поэтому страшное было в этих людях. В том, что они шли не торопясь, не прячась, по направлению к городу, прямо к назначенной цели.

Сенеав стоял у окна своего дома и смотрел на толпы людей, убегавших из города. Они уходили через малые ворота. И те, кому удастся уйти до того, как Анас велит закрыть выход, может быть, спасутся, если не попадут в руки грабителей, которых в эти смутные времена должно быть множество на дорогах. Когда малые ворота закроются и поредеет толпа, Сенеав выйдет из дома. Тяжело было ему принять это решение, и он до сих пор сомневался. Уйти, оставить её одну в доме под присмотром всего лишь старухи-няньки – смелый, отчаянный шаг. Он продумал и просчитал все возможности. Уйти с ней – значит подвергнуть её опасности на дороге, не говоря уже о жгучем солнце, которое спалит её нежную кожу и нанесёт вред её несравненной красоте. Да и куда они пойдут? Здесь, в их родном городе, они именитые люди, придя же в другой укреплённый город, они будут не более чем беженцы, и Сонабар окажется в положении, неподходящем её сану. Скорее всего, она сразу же попадёт в кровать какого-нибудь собирателя налогов или свежеиспечённого советника. От этой мысли у Сенеава сжались зубы и губы побелели от гнева.

Новый народ приходит на эту землю, новый закон, другая жизнь. Пусть его дочь не станет женой правителя, пусть ей даже придётся быть простой наложницей, но главное – чтобы она стала частью этой новой жизни.

Счастлив тот мужчина, которому ещё сегодня до захода солнца суждено получить этот бесценный дар, этот трофей – прекрасную Сонабар. Как только она найдёт покровителя среди завоевателей, ей удастся занять достойное положение с помощью своего ума, красоты и тех глубоких таинственных знаний, которые он ей дал.

Улицы города опустели. Это был знак, что ему пора идти. Нянька известила его о том, что молодая госпожа одета согласно его повелению. Он направился в её покои, чтобы проститься, но остановился у двери. Сердце его сжимала тоска. Весь план был обговорен уже давно и не один раз. Зачем прощаться? Постояв у двери, Сенеав так и не решился войти.

Одетый в дорожную одежду, с маленьким глиняным кувшинчиком в руках, он вышел из дома. Было что-то нереальное в том, как были пусты и безлюдны эти залитые утренним солнцем улицы. Издали, со стороны городской стены, доносился стук деревянных повозок, крики, отрывистые приказы, а здесь было тихо. Горожане притаились в своих домах, откуда-то донёсся плач испуганного ребёнка.

«Я сошёл с ума, – подумал Сенеав и остановился посреди улицы. – Как я могу уйти?! Моё место рядом с моим ребёнком. Стоять подле неё, утешить, если ей страшно, защищать, если понадобится, быть рядом – вот мой долг!»