Леонид Акимкин - Адам

Я поплыл, не знаю почему колени не подкосились, и я все еще стоял, но плоть моя, мелко дрожа, огромной тяжестью тянула меня вниз, чтобы там, на полу свернуться клубочком и забыться. Разум требовал повернуться, опасность надо встречать лицом, чтобы выжить, надо показать врагу все, что может ему помешать, зубы, когти, надо бороться. Но я оказался трусом, загривок мой сжался в комок, сковав мышцы шеи, и упасть бы мне в спасительный обморок, но только страх за собаку не дал мне сделать этого.

Сердце прекратило затянувшуюся паузу и застучало в бешеном ритме, воздух с оглушающим ревом ворвался в слипшиеся легкие, и я обернулся.

Кто придумал двери, открывающиеся наружу? Зачем? Чтобы собака смогла сама открыть их, толкнув мордой и выйти в темноту, к опасности? Повернувшись, я увидел, как Силя потихоньку выходит из комнаты, дверь, прижавшись к нему, гладит его бок, как бы успокаивая или прощаясь. Хвост пса выскользнул в щель, и дверь вернулась в привычное место, благодаря доводчику тихо и размеренно. Сначала было облегчение, никакого чудовища или опасности, я один в комнате. Потом в ушах зазвенела паника. Надо прыгнуть к двери, вдавить ее всем телом и щелкнуть запором. Спастись, любой ценой, ценой собаки, к черту ее, сама полезла. Всех к черту, спастись, закрыться.

Силька заскулил за дверью, тихо и очень жалостливо. Паники больше не было, ее место занял стыд. Я, здоровый мужик, готов прикрыться самым дорогим мне существом, только бы прожить секундой больше, только бы еще мгновение источать затхлую вонь страха. Пес заскулил еще раз, еще печальнее и протяжней.

Я не выдержал и вышел в черноту холла. Привычная темень была нарушена ярким пятном открытого лифта. Я еще раз убедился, что внутри никого нет. А может быть, он пустой приехал. Мне эта мысль понравилась, она казалась правильной и единственно верной. Просто приехал пустой лифт и не надо бояться, плохого не будет, это просто лифт.

Но вот собака. В полосе света, текущего из открытых дверей лифта, стоял Сильвестр. Сразу стало понятно, что на лифте приехал кто-то, и собаке он совсем не нравится. Пес опустил свою голову к самой земле, и его взгляд исподлобья был наполнен опасностью. Привычно мятая рыжая шерсть ровным строем топорщилась вверх, зрительно превращая обычную дворнягу в животное, готовое убивать. Морда застыла в оскале, максимально оголяющем зубы, как бы показывая, вот мое оружие, бойся меня и беги. И вся эта угроза была обращена в левый от лифта угол. Там враг, и судя по собаке, врагу надо бояться нас.

И тут я увидел глаза Сили. Как только пес перевел взгляд на меня, в них пропала решимость, и появился ужас, тихий рык сорвался на жалобный скулеж. Таким я еще никогда не видел Сильвестра, собака была не просто напугана, ее колотило от осознания близкой гибели.

Из угла меня сверлил чей-то взгляд. Даже мне, не особо разбирающемуся в животных, было понятно – такие глаза бывают только у кошек. У крупных, очень крупных и опасных кошек. Вечность. Кажется, столько времени я смотрел на эти два желтых круга хищных глаз. Все как-то стерлось, стало незначимым, исчез страх за жизнь и само ощущение собственного существования. Не было ничего, были только глаза, те, что напротив, и мои. Мы смотрели друг на друга и все. Возможно, это и есть та гармония, к которой все века стремились мятежные души людей. Вот она истинная философия мира. Мысль вторична, бытие – это мусор, сознание -паразит, не дающий увидеть мгновение. Мгновение – это вечность. Отринь все, смотри в глаза.

Через секунду гармония исчезла, ее убил звук. Странный звук, исходивший из угла, где жили эти два огромных глаза. Звук весьма необычный. Как будто толстые металлические пружины, обернутые в толстую сырую кожу, сжатые когда-то, начали свой путь к свободе Сознание подсказало мне, это тугие мышцы перекатываются под шкурой зверя, большие тяжелые мышцы хищника. У хищников всегда так, мышц много, а шкуры пергаментные и стонут мышцы от тесноты, и шелестит шкура, мечтая не треснуть от мощи, что скрыта под ней.

Глаза моргнули. Спасительное наваждение психики спало. В опасном углу началось движение. Слабое человеческое зрение не позволяло увидеть мне, что там движется, но реакция Сильки не внушала ничего хорошего. Собачьи нервы не выдержали, и пес с визгом бросился ко мне в ноги. От воинственного вида ничего не осталось. Спрятавшись за мной, Сильвестр начал лаять как бешеный. Он никогда не лаял, а сейчас просто глушил меня звонким эхом своей истерики. Мне слышалась в этой каше лая, визга и скулежа обида, огромная горькая обида. Так люди обижаются на судьбу, когда ничего уже не исправить, когда понимаешь, что ничем не заслужил такого подвоха от жизни. Когда хочется кричать сквозь слезы, что ты неплохой человек, что сделал много хорошего или не сделал плохого, а мог бы, что ничем не заслужил такого. А судьба глуха, забирая самое дорогое, она смотрит на тебя и видит звонко лающую собаку, которая раньше молчала, а сейчас так раздражает своими визгливыми причитаниями.