Вилма Яковлева - Прогулка за Рубикон. Часть 3

У меня внутри все скрутило тугим морским узлом, а в глазах запрыгали черти. В чем я провинился перед пустыней? Тем, что прикоснулся к одной из ее тайн? Скажите «нет», и я забуду обо всем. Но только не о своем погибшем друге. За него кому-то придется ответить.

Я рывком выхватил шариковую ручку из кармана и отставил руку, словно в ней держал нож. Раздался легкий щелчок выскочившего грифеля.

На ножнах джамбии блеснул лунный свет. Но рука мужчины опустилась не на пояс, а в карман.

– Ох, простите, я не хотел вас напугать. Меня попросили передать вам письмо.

Это было сказано на плохом английском языке.

Я перевел дыхание. С Вив приехали два охранника, оба – арабы. Это, видимо, один из них. Может, письмо от Вив, и она зовет меня к себе? Размечтался.

– Откуда письмо?

– Мне его передал местный мальчишка.

– Положите письмо на землю.

Я вскрыл конверт. В нем лежала фотография: силуэт человека на фоне скалы с сияющим египетским иероглифом. В силуэте я узнал самого себя. Это было предупреждение.

Из трещин плит под ногами лезла сорная поросль, и я прошел немного вперед. Холмик впереди оказался могилой, сложенной из старых каменных плит. Все заросло лишайником. На одной из плит были какие-то надписи. Я взял пучок сухой травы и очистил плиту от песка и грязи. Надпись на арабском языке была мне непонятна. На английском языке было написано:

«Анна Тремайн 1919–1944 гг.»

А дальше были стихи:

Цветок на растрескавшейся стене,

Я срываю тебя из расселины

И держу перед глазами – весь, с корешком,

Маленький цветок – но если бы я мог понять,

Что ты такое – корешок, или все остальное [20] Стихотворение английского поэта XIX века Альфреда Теннисона. .

Я отошел подальше от могилы, лег на песок, перевернулся на спину и посмотрел на звезды. Так, должно быть, смотрели на звезды мои египтяне в первую аравийскую ночь.

Слева от меня лежал большой плоский камень. Я положил голову на него, как «учила» Вив, и даже обнял его руками. Он был холодным и шершавым. Но ничего не произошло. Да и не могло произойти. Если даже поверить, что можно выйти за пределы сознания, то на это нужны сверхчеловеческие усилия.

Тем не менее я напрягся и, прижав колени к подбородку, принял позу человеческого эмбриона. Меня никто не видел и можно было подурачиться.

Прошлое, – подумал я, – это не тайна, а кошмар. Можно вообще улететь в невесть какие дали. И не вернуться. Что-то такое говорила Сэл.

В этой позе я почти уснул. И тут началось. Сначала я почувствовал смутное беспокойство. Потом услышал, как рушится пространство, как время обращается в ничто. Будущее вдруг стало настоящим, а настоящее прошлым. Но это был не мой, а чужой мир. И я смотрел на него глазами мертвого свидетеля.

Меня охватил ужас. Это невозможно передать. Я почувствовал, что пространство имеет не три, а четыре измерения. Четвертым измерением был я сам.

Начались видения. Я увидел открытый берег, поросший диковинными растениями, тучи огромных птиц, летящих с моря, и далекий, чуть различимый свет давно угасшей звезды. Увидел вереницу людей, устало бредущих по побережью, услышал дикие выкрики всадников, почувствовал сладковатый запах крови. Увидел рвущийся к небу огонь и двух полуголых пьяных баб, с хохотом бегущих по берегу в красных отблесках огня. Их силуэты метались на фоне морского горизонта, как фигуры театра теней.

Видение было четким. И в то же время это был погибший от времени мир, воспоминание о некогда прожитой жизни, но прожитой не мной, а кем-то другим. Не мое, а чужое покаяние.

Усилием воли я попытался выйти из этого состояния, но меня вновь швырнуло в мистическую глубину сознания. Мне показалось, что я стою на пороге поразительного открытия, которое никак не дается мне в руки.

Но тут я с ужасом понял, что могу не вернуться. Все сворачивалось в одну точку – прошлое, будущее, вся моя жизнь.

Несколько странных секунд я находился в пограничном состоянии. Настоящее и прошлое в одно и то же время в одном и том же пространстве. Все и ничего. Я крепче обнял камень, словно это был якорь. Так чего же я хочу – остаться в прошлом или вернуться в настоящее?

Собрав волю в кулак, я кое-как поднялся, проклиная обильный ужин и острую боль в ребрах от неудобного лежания на земле. Надо меньше пить. Это во-первых. А во-вторых… не знаю. В голове расплылась странная пустота, наверно, так чувствуют себя смертники, ожидая исполнение приговора. Все казалось неважным.