Петр Капица - В открытом море

«Дельфин», точно ножом, вспарывал темноту ночи. Белесые вихри уносились за корму, и воздух, словно раскаляясь, едва приметно светился.

– Ну и прет же, дьявол! – восхищенно бормотал боцман. – Не проскочить бы нам. Двадцать миль в миг пролетим.

– Перейти на нормальный! – крикнул он вниз и щелкнул ручкой телеграфа. – Чудесная машина!

Катер заметно сократил скорость. Клецко откинул колпак. Мелкие брызги обдали разгоряченное лицо. Старый моряк мотнул головой, набрал полную грудь воздуха и, с шумом выдохнув его, спросил у высунувшегося из своего гнезда комендора:

– Каково, Чупчуренко?

– Здорово! Хлеще торпеды прошлись!

– Дай два зеленых проблеска влево.

Чупчуренко выполнил приказание, и сразу, почти на траверзе, со стороны берега сверкнул короткий, как молния, белый огонек.

Катер сделал полукруг и, опустив глушители в воду, осторожно пошел к обрывистой горе, темнеющей впереди.

Когда он остановился под тенью Отшельничьей скалы, от берега отделилась резиновая шлюпка с тремя гребцами.

Вскоре на борт катера поднялись начальник партизанского отряда, Пунченок и с ними еще какой-то худощавый человек в кожаной куртке. Увидев перед собой Клецко, они приветствовали его по-военному и попросили вызвать снизу Виктора Михайловича.

Как только старик показался наверху, Пунченок первым долгом доложил, что Нина найдена, что она работает в немецком госпитале и связана с партизанами.

– Вот и записка от нее, – он передал листок бумаги, свернутый в трубочку, похожую на сигарету.

В записке было всего несколько строк. «Вполне здорова, не беспокойтесь. Витя может увидеть меня через Тоню. Привет всем и Сене. Крепко-прекрепко обнимаю и целую. Нина».

– Это сообщение, как вы понимаете, не главная цель нашего прибытия на ваш броненосец, – сказал начальник штаба. – Знакомьтесь: мой помощник – товарищ Василий, – представил он человека в кожаной куртке. – Так и зовите. Для него и для наших больных мы рассекретим пещеру. Другого выхода нет. Не сегодня, так завтра две эсэсовских дивизии начнут прочесывать наш участок. Все удобные подходы уже ими заняты. Склады мы зарыли, а людей перед решающими днями терять не хотим. Бои будут вести только летучие отряды. Остальные же, как только каратели пройдут вглубь, должны скрытно просочиться им в тыл и двигаться неприметно по следам цепей облавы. Хитрость, правда, несложная, но гитлеровцы не скоро раскроют маневр. В этом деле мы ждем решающей помощи от вас.

– У нас больше инвалидов, чем вояк, – смущенно заметил Тремихач.

– Нам опытные и смелые моряки требуются, – не слушая его, продолжал начальник штаба, – придется морем перебрасывать чуть ли не всех людей. Если у вас недостаточно сил, можем дать шаланду и рыбаков в помощь.

– Тихоходы нам только помешают, – вмешался в разговор Клецко. – Шаланду быстрей обнаружат, и возня с ней. Без рыбаков обойдемся. Введем в строй трофейный торпедный катер. Он почти на ходу. Сколько человек понадобится перебрасывать в ночь?

– Сотни две-три.

– В несколько рейсов заберем. А в случае нападения с моря бой примем.

– Нет, уж постарайтесь без боя, – возразил начальник штаба. – В этих операциях наш основной козырь – скрытность. Товарищ Василий остается с вами. Он будет осуществлять руководство операциями по переброске и поддерживать связь с нами и воюющими отрядами. С ним оставляем и коротковолновую рацию. Эта рация должна действовать не из пещеры, а с моря или с берега. Ясно, товарищи?

– Вполне.

– Забирайте с берега трех больных, матрацы, медикаменты, шесть бочек горючего и ждите сигнала. Помните: старая пещерная радиостанция ничего не передает в эфир. Вопросы ко мне будут?

– Вы, случайно, с Военным Советом не связаны? – спросил Клецко.

– С Военным Советом связан только командующий всеми партизанскими отрядами.

– Тогда прошу передать через него на эскадру, что мичман Клецко и матросы Чижеев, Восьмеркин и Чупчуренко не погибли и не пропали без вести, а воюют.

– Это мы уже сделали сами.

– Если так, то спасибо. Больше у меня нет никаких просьб. Воевать и тут можно.

Пещера постепенно превращалась в подземный партизанский лазарет. На всех деревянных настилах лежали матрацы, на которых стонали и бредили раненые. Это были жертвы большой фашистской облавы. Убитых партизан зарывали на месте, а раненых по диким тропам переправляли к морю.

Больных обслуживали Катя и два легко раненных в ноги партизанских хирурга. Стол Калужского стал называться «операционной», Нинина каморка – «аптекой». Здесь приготовляли лекарства, дезинфицировали инструменты, стирали бинты.