Сант Грейт - В плену совести

Удивленный его ответом, я напрямую поинтересовался вполне очевидным:

– Ну а как насчет того, чтобы просто поспать?

Казалось бы, вопрос был отнюдь простой, но раздумья, прочитанные в глазах Соломона, заставили усомниться в правильности заданного мной вопроса.

Подняв обе руки, выпучив глаза, Соломон с удивлением уточнил:

– А как?

Комментарий старичка начинал рождать в голове мысли наподобие: «Не сошел ли с ума этот старик?» Признаться честно, я немного испугался этого, возможно сумасшедшего, старика.

Осторожно подбирая слова, я постарался передать объяснение, во всех деталях, процесса сна:

– Ложишься на место. Закрываешь глаза. Расслабляешь тело и погружаешься в глубокий сон.

Понятия не имею, насколько это выглядело со стороны смешно, но Соломон разразился хохотом, который разбудил караульных собак.

Мгновенно произведя проверку территории, охрана успокоила собак, после чего Старичок обратился ко мне:

– Видишь этот шрам? – Он указал на голову. – Он изменил всю мою сущность и отношение к этому убогому миру. В прошлом году, будучи новоприбывшим в этих местах, я был крайне вспыльчивым и самовлюбленным. Я всячески старался убеждать людей отстаивать свои права на обеспечение достаточной пищей. Курьезным моментом служил тот факт, что я понятия не имел, что наш «всеми любимый» Генерал был в курсе всех пороков, – Соломон усмехнулся, предвкусил, как мне показалось, былую оплошность и продолжил: – Будучи новичком, я тайком подговаривал людей высказывать свои нужды на недельной «передовой». Как ни странно, Психолог сыграл со мной ту же игру, что и с Хэлом. Подбросив далеко сеть, он терпеливо ожидал момента, когда я попадусь, – тяжело вздыхая проговорил Соломон. – Гусь, бывал у нас такой, намекнул мне, что готов поддержать идею и загнал меня в готовые растерзать лапы Генерала. Не успел я повернуть за угол сарая, как лично познакомился с дубиной Генерала. Искры вылетели из глаз, и мне почудилось, что глаза вот-вот выскочат прямо в ладони.

Если бы мне поведали эту историю пару месяцев назад, наверняка по телу прошлась бы искра, но нынешнее положение адаптировало меня к жизненным феноменам.

Сделав глубокий вдох и откашлявшись тщательно, Соломон приступил к демонстрации сцены избиения младенца:

– Первый удар моментально заставил меня поцеловаться с землей. Едва я начал осознавать происходящее, как Психолог наградил меня последующим градом ударов прямиком в то место, откуда текла кровь. Удар за ударом оглушали меня, и я захлебывался собственной кровью. Единственное, что помню из того дня, были и останутся безумные глаза Генерала. На его лице была ярость, а удары сопровождались чередой ругательств: «Скотина! Отпрыск зверей!» Тот свирепый взгляд был олицетворением жестокости в крайнем ее проявлении. Бессонница. Вот причина, по которой я не могу заснуть. С того вечера я не сумел сомкнуть глаз. Как бы я ни прилагал усилия, и по сей день все бесполезно!

– Мне очень жаль! – искренне выразил я чувства, не сумев найти подходящих слов, после чего добавил: – Ну а что произошло с Гусем? Его освободили?

Взглянув на меня с иронией, Соломон откликнулся:

– А как же. Сейчас почивает на лаврах. Попивает горячий кофеек и живет умеренной жизнью! – усмехнулся Соломон и продолжил: – Хотел бы я так тебе сказать! Но увы, Психолог не только терпеть не может зачинщиков и воров, а также крайне не выносит стукачей. Гусь был заживо похоронен в свинячьем помете в знак милосердия Психолога. А в награду за оказанную им услугу обществу получил эпитафию: «Здесь похоронено дерьмо!» Вот такие у нас пироги, зеленый! – проговорил Соломон и хлопнул меня по плечу.

Помехи радио прорезали тишину, возникшую между мной и Соломоном. Наши взоры молниеносно устремились к входной двери. Это было предвестием того, что на часах промежуток от 4:55 до 4:58. Генерал был смертельно пунктуальным тираном. Ровно в пять часов утра он ежедневно врывался в сарай и самолично приветствовал новый, наступивший, как он выражался, счастливый день. Многие с удовольствием поспорили бы с ним насчет этого. Но увы! Это было бы самоличным хождением по лезвию сабли.

Самым омерзительным в раннем подъеме было убогое радио, которое воспроизводило одну и ту же, записанную Психологом, пленку, приевшиеся строки которой окутывали весь округ: