Володимир Шарапов - Шикотан – последний форпост государства

– На Камчатку наши каждый год ездят, и она от нас никуда не денется, – начала я ее убеждать. – А Курилы вообще, говорят, скоро японцам отдадут; они там понаставят свои военные базы и никого к себе не будут пускать. Однозначно нужно ехать на Курилы, пока есть такая возможность.

– Я и сама так думаю, но родители меня активно отговаривают. Они сильно переживают, что там сейчас неспокойно; в смысле сейсмическая активность большая, страшное захолустье, куча всякого непонятного народу. Ну и все такое.

– Вика, – торжественно говорю я, – тебе в феврале стукнуло девятнадцать. Еще немного, и наша молодость окончательно пройдет: на следующий год тебе и мне будет по целых двадцать лет! Твой Илья утверждает, что в Средние века в Европе женщины в тридцать считались уже глубокими старухами. Поэтому, если что, умрешь молодой и красивой.

– Мммдяя, увидеть Курилы – и умереть… Как это должно быть романтично! – томным голосом произнесла Вика и вдруг предложила:

– Анют, а ты не хочешь со мной? Раз мне все одно помирать, так уж лучше за компанию вместе со своей самой близкой подругой.

– Ой, Вика, я была бы просто счастлива! – запрыгала я от радости. – Но разве это возможно?

– Не парься. Илья все уладит, – легкомысленно улыбнулась Вика.

И ее Илья действительно все уладил. В конце июля мы всей нашей дружной развеселой студенческой толпой уже мчались на поезде Новосибирск – Владивосток. Из Владика был короткий перелет до Южно-Сахалинска, затем – переезд в порт города Корсаков, откуда ночью мы на маленьком пароходике отчалили в сторону островов Малой Курильской гряды.

Почти все время нашего небольшого плавания море сильно штормило. Бедный кораблик нещадно болтало, поэтому лишь пару раз я отважилась выбраться на палубу. Долго находиться там было совершенно невозможно: холодные порывы ветра и ледяные брызги сгоняли всех зевак обратно в трюм. Я воспринимала непогоду как личную обиду. Это было мое первое в жизни плавание на настоящем корабле по великому Тихому океану. Так хотелось медитировать, глядя на уходящие за горизонт волны, вдыхать полной грудью терпкий морской воздух. А вместо этого пришлось торчать в каюте и, лежа на койке, дремать под непрерывную болтанку – вверх и вниз, вверх и вниз.

Погода сменилась лишь тогда, когда под крики чаек и сопровождаемые стайкой дружелюбных дельфинов мы вошли в Малокурильскую бухту. Все пассажиры, утомленные качкой, оживленно высыпали на палубу. Нам открылся восхитительный вид на остров. На небе не было ни единой тучи. Водная гладь большой бухты была спокойна и сверкала в лучах солнца, стоявшего в зените. На левой стороне бухты располагалась база пограничников, где у причала я насчитала пару военных катеров и одно белоснежное японское кавасаки, конфискованное у японских браконьеров. Как я впоследствии узнала, эти рыболовные шхуны пограничники потом за вознаграждение возвращали бывшим владельцам.

Мы причалили прямо к пристани: бухта здесь очень глубокая, на всех остальных островах корабли вынуждены бросать якоря на большом удалении от берега. На земле нас уже встречало местное начальство, видимо, радостно потирая руки, подобно американским работорговцам, встречающим переполненные суда с африканскими рабами. Что ж, по своей сути почти так оно и было.

Нас расселили в одноэтажных бараках, располагавшихся неподалеку от рыбоконсервного завода на небольшой сопке. Мальчиков и девочек разместили отдельно по двум баракам. Там был еще и третий, но его под завязку набили наемными рабочими. Они приехали сюда с самых разных уголков Советского Союза, который к тому времени уже безнадежно разошелся по всем своим пятнадцати швам. Мы с Викой разместились в одной комнате. Каким-то чудом к нам больше никого не подселили, хотя во всех остальных комнатах было по четыре человека. Но чему тут удивляться – Вика вообще по жизни необыкновенно везучая. Не то что я.

Сейчас, всего лишь полгода спустя после тех незабываемых приключений, что мне пришлось пережить на этом крошечном и прекрасном острове, я с трудом вспоминаю скучные подробности, относящиеся к работе на консервном заводике. Хотя большая часть моего пребывания на Шикотане прошла именно в этом убогом месте, где нам приходилось работать и ночью, и днем в две смены, иногда по 10 часов в сутки, с редкими выходными.

Нас с Викой определили в бригаду разделки. Всю рабочую смену мы с другими девчонками стояли по обеим сторонам длинного железного стола и непрерывно, как бездушные автоматы, потрошили дохлую сайру, а затем кидали тушки в желоб, находившийся посреди стола. Дальше тушки своим ходом под струей воды стекали вниз в другой желоб, который вел в варочный цех. За нашим столом желоб делал резкий поворот на девяносто градусов. На нем все время происходили заторы. Быстро скапливающаяся гора рыбы переваливала через края желоба и падала на каменный пол. Поэтому у поворота поставили Изю Рабиновича, друга и одногруппника Ильи. Он держал деревянное весло и проталкивал им непослушную сайру, чтобы она там не скапливалась. Все мы быстро насквозь пропитались противным рыбным запахом, который невозможно было смыть с себя в душе после смены. Впрочем, уже через неделю мы настолько к нему привыкли, что вовсе перестали замечать; даже Вика, ненавидящая сырую рыбу, уже брезгливо не морщилась. Человек вообще быстро ко всему привыкает.