Влад Костромин - Наследники Мишки Квакина. Том III

– У них батя в Москву учиться ездит. Он и рассказал, – подал голос Башкиренок.

Вся деревня знала, что отец ездит в Москву учиться заочно на второе высшее.

– Хорошо, – кивнул Вася. – Но то в Москве. В Москве, говорят, кур доят, а коровы яйца несут. А зачем ты по покрашенному красишь? – вытащил из пришитого к длинным черным сатиновым трусам кармана самокрутку и спички.

– Интересно мне, вот и крашу.

– Странные вы какие-то, – Пепа закурил. – Одно слово – приезжие.

Подбежал Моргуненок.

– Слышали, – начал он, – кто-то строителей в вагончике закрыл ночью.

– Зачем? – удивился Вася.

– Обокрали их! Кирпичи украли, гвозди и краску!

Все посмотрели на банки.

– Краску?.. – Пепа задумчиво выдохнул дым.

– И краску и доски и рубероид! – частил Шурик, радуясь вниманию. – Скоро милиция приедет!

– Милиция? – Пашка медленно сполз по забору и сел на землю.

Непонятно почему он с детства боялся милиции.

– Чего это он? – удивился Вася, показывая на Пашку.

– Краски надышался, – буркнул я.

– Это у него от кепки, – не согласился Моргуненок. – Мамка говорит, что у нормального человека уже давно бы тепловой удар от такой кепки был. Вот – удар. Пашка – нормальный.

– Психи вы, – Вася выбросил в посадку окурок и ушел.

– Я тоже пойду, – сказал Башкиренок, но не успел уйти.

– А чего это вы тут делаете? – спросил подошедший Рябич.

– Влад красит, строителей обокрали, Пашка нормальный, – на одном дыхании выдал Шурик.

– Зачем ты красишь? – спросил Рябич.

– Они от мертвецов красят, – сказал Башкиренок.

– У вас там мертвецы? – Рябич попятился с вытаращенными глазами.

– Нет у нас никаких мертвецов! – закричал я. – Мы просто красим забор!

– А зачем ты его красишь? – спросил Рябич.

– Нравится мне, вот и крашу!

– Что тут может нравится? – не понял Шурик.

– Ты попробуй и сам поймешь.

– Ага, если я в краске испачкаюсь, меня мамка убьет.

– Ты не пачкайся.

– Сам-то уже испачкался…

– Где?!

– На штанах сзади и на коленке.

– И локоть левый, – подсказал Рябич.

Я завертелся, будто собака, пытающаяся ухватить свой хвост, и лихорадочно попытался оттереть дыроватые отцовские штаны, неохотно отданные мне на донашивание.

– Мамка нас убьет! – простонал Пашка.

Ему со штанами было проще. Брат щеголял в двуцветных, сшитых бабушкой Дуней: левая половина – серая, а правая – темно-синяя.

– Она вас правда кнутом бьет? – спросил Рябич.

– Брехня! – на правах близкого друга отрезал Шурик. – Кнута у них нет. Откуда у них кнут? Кнуты у пастухов, вот. Она их кипятильником бьет. Кипятильники у всех есть.

– А что это вы тут делаете, падлы? – послышался вкрадчивый голос.

Все замерли как бандерлоги перед питоном Каа под взглядом незаметно подкравшейся матери.

– Мы… красим… – выдавил я.

– Себя? – мать лучилась доброй улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего.

– Забор…

– Дети расходитесь, цирк уехал!

Пашкины друзья, как ошпаренные, кинулись бежать через посадку.

– Изыдите, паразиты малолетние, – мать посмотрела вслед. – Шныряют тут как чирки, так и норовят что-нибудь спереть. Павел, встать!

Пашка вскочил, будто подброшенный.

– Нечего на холодной земле сидеть, застудишь себе что-нибудь из ненужного… А ты что измазался, как клоун, кулема?

– Я случайно…

– До каких пор вы, дармоеды, – мать пнула пустую банку, – будете меня позорить?!

Банка угодила в собачонку деда Бутуя Каштанку, с визгом бросившуюся наутек.

– Устроили тут шурум-бурум, – взгляд матери ощутимо пригибал к земле. – Марш домой, утконосы!

Мы трусцой побежали к калитке. Мать не спеша шла следом.

– Убьет, – заскочив во двор, прошептал Пашка.

– Угу, – я с тоской посмотрел на сад.

– Побежали?

– Да!!!

Мы ломанулись в сад так, будто за нами гнались бешеные собаки. Вслед неслись угрозы и проклятия. Просвистела банка из-под краски. В саду прятались до самой ночи. Потом вернулись домой и были выпороты. Отец, узнавший причину нашей тяги к покраске заборов, хохотал как безумный и довольно ухал, будто комлевой филин. Мать в бешенстве бросила книжку в костер. Краску с забора пришлось отдирать рубанком и наждачкой, но это уже другая история.

– Эволюция, дети мои, – отец отхлебнул чай, щедро сдобренный молдавским коньяком «Белый аист», – подразумевает то, что выживает не тот, кто сильнее, вроде меня, – согнул левую руку, напрягая объемистый бицепс, – а тот, – наставительно поднял палец, – у кого мозгов больше, – гулко постучал себя по лысеющей голове. – Понятно?