Николай Шпанов - Красный камень

– Да.

Она брезгливо взяла двумя пальцами кончик моего лацкана и еще раз принюхалась.

– Ты лжешь! – сказала она безапелляционно.

И только тут я понял: "Кариока".

– У тебя нет оснований...

Она не дослушала и, швырнув в чемодан охапку вещей, отошла к окну. Если бы я был виноват, то, наверно, знал бы, как оправдаться. Но положение было нелепым и неожиданным. Я не находил слов.

Плечи Анни вздрагивали все сильней. Я услышал рыдание и окончательно растерялся.

– Совсем не то, что ты думаешь. – Дальше я не знал, что сказать. По ряду причин я не мог назвать ей имя Гуннара и пробормотал первое, что пришло в голову: – Это же я сам себя надушил.

– Ты воображаешь, что я тебя ревную? – крикнула она, повернувшись ко мне, и я увидел ее красные от слез глаза. – Ну конечно, сам! Я так и знала. Достать "Кариоку" и... Сам!.. О! Сам, сам...

Она схватила шляпу и убежала.

Идти за нею к ее матери я не мог. Ведь я находился на нелегальном положении, а в том доме можно было столкнуться с кем угодно.

На рассвете я сел на пароход, не простившись с Анни.

Так из-за какой-то глупой "Кариоки" расстроилась наша свадьба. А ведь мы собирались ее отпраздновать, когда я вернусь.

Может быть, оно и к лучшему? Была ли мне парой дочь богатой судовладелицы? Кто знает, вышло ли бы что-нибудь из нашей жизни, если бы эта свадьба не расстроилась? Смогла ли бы Анни пойти моим нелегким путем?.. Во всяком случае в течение двадцати лет я старался утешиться поговоркой: "Что ни случается все к лучшему". И все-таки продолжал хранить карточку Анни. Только теперь я понял: в этом не было нужды.

В последний раз я поглядел на изображение белокурой головки и медленно разорвал фотографию. Сидя на корточках перед чемоданом, я рвал ее все мельче и мельче, когда услышал стук в дверь. Не оборачиваясь, я еще ниже склонился над чемоданом, чтобы скрыть лицо:

– Войдите.

Дверь отворилась. По полу твердо застучали высокие каблуки.

– Я горничная вашего этажа.

Я продолжал копаться в чемодане, чтобы не оборачиваться.

– У вас большая комната, – сказала она.

– Да, – ответил я неопределенно.

– У вас лучшая комната в отеле... А теперь столько приезжих, как никогда...

– Да.

– Разрешите постелить на диване?

– Мне все равно.

– Если бы вы не возражали! – умоляюще сказала горничная.

– Делайте что хотите.

– Благодарю вас.

– Послушайте, – крикнул я ей вслед. – Выкиньте, пожалуйста, это.

Не глядя на нее, я высыпал ей на ладонь обрывки фотографии, которые все еще сжимал в кулаке.

За дверью послышался голос горничной:

– Он согласен.

На пороге показался высокий худой мужчина.

– Очень вам благодарен. Всего одну ночь. Ни одной свободной комнаты... И, войдя, виновато повторил: – Всего одну ночь... Но, может быть, вам неприятно?

Вместо ответа я подбежал и обнял его. Передо мною был Гуннар! Я не мог не узнать его, хотя почти четверть века отделяли нас от последней встречи.

Моя борода и седины, видимо, мешали ему понять, кто с такой радостью повис у него на шее.

Я назвал себя...

Сидя в кафе, мы вспоминали. Мы бродили по улицам под дождем и снова вспоминали. Вечером, когда мы уже лежали в постелях с последними трубками в зубах, мы все еще вспоминали. Гуннар рассказывал, как прожил эти двадцать лет. Он развелся с женой. Это случилось давно. Вскоре после моего отъезда. Это освободило его. Если бы он не был свободен, ему, может быть, не удалось бы попасть и на войну, не довелось бы принять участие в великой борьбе за новую жизнь.

Теперь он был счастлив и весел, как бывало смолоду.

– Ведь я приехал сюда, чтобы жениться.

– Ты?!

Не скрывая удивления, я посмотрел на его седые виски,

– Разве в этом дело? – усмехнулся он. – Завтра я тебя познакомлю с ней. Ты увидишь, что это за женщина.

– Ну, ну, – покачал я головой.

В душе я завидовал ему. Я перевел разговор на воспоминания о фронте. Он говорил о нем так же весело и бодро, как обо всем и всегда говаривал наш прежний Гуннар.

– Если хочешь, я расскажу тебе, как это вышло...

– Что?

– А вот это... с ней.

Мы снова набили трубки.

Гуннар стал рассказывать:

"Мы продвигались с боями. Ростепель задерживала наше наступление. Игра в американскую дуэль в лесу, где мы по очереди с противником изображали собою цель для неожиданного выстрела, на время прервалась. Противник отгородился от нас несколькими рядами колючей проволоки, наскоро протянутой по пенькам срубленных деревьев.