Сергей Листвин - Цветное лето, чёрно-белая зима. Школьный ретророман

Потом заметил что-то в пачке фотографий и наклонился над столом. Он вытащил снимок, на котором была их одноклассница Вика, смуглая красавица, в которую когда-то были влюблены почти все старшеклассники, из тех, кто не страдал сильной близорукостью и был способен отличать настоящее от дешёвой подделки. Заинтересовавшись, Марк разложил всю стопку на столе и стал разглядывать фотографии, подолгу задерживаясь над карточками, где присутствовала Вика. На одном снимке он нашёл себя: его героический профиль был подсвечен мягким предзакатным светом, а взгляд устремлён в неведомую даль. Марик хмыкнул, положил снимок обратно и продолжил искать фото Вики.

Вскоре вернулся Макс. Он посмотрел на фотографии и сказал:

– Это всё так себе, на уровне стенгазеты.

Марик собрал снимки в пачку и откинулся в кресле:

– А что не так себе?

– Да почти всё – фигня. Может, на сегодняшней плёнке неплохой кадр будет.

– Вика? – полуутвердительно спросил Марик.

– Ирма, – покачал головой Макс. – А ты принёс что?

– Да, пару плёнок.

– Доставай!

Пока Марк вынимал из сумки конверты с плёнкой, Макс вставил в магнитофон, лежавший на полке, прозрачную японскую кассету с надписью Pink Floyd и нажал клавишу. Марк прислушался и закивал, одобряя выбор.

Это было их летнее изысканное удовольствие, почти ритуал – сидеть в тёмной душной кладовке и смотреть, как на небольших белых прямоугольниках возникает мир, преображённый одним твоим взглядом, направленным вниманием. Мгновение, вырванное из реки времени и отпечатавшееся на бумаге, как древнее ископаемое существо, которое давно исчезло, но сохранило все свои контуры и фактуру в том, что стало через миллионы лет камнем.

Макс не знал точно, что превращает эти простые занятия в священнодействия, – свет красных фонарей в темноте, блики на хромированной стойке увеличителя, знакомые с детства запахи реактивов или звучащие из Романтика-306 психоделические британские заклинания, знал только, что это было немыслимо в другое время года. Совершенно необходима была свобода. Не жалкий компромисс единственного выходного в неделю, а полная свобода летних каникул, ограниченная только далёкой, почти мифической в середине июня осенью, днём Х, существование которого почти всерьёз можно было поставить под сомнение – так далеко он был.

Это была настоящая жизнь, у которой был запах целлулоида плёнки, химикатов, новой свежераспакованной фотобумаги; был цвет, один-единственный серый, но с таким количеством полутонов в диапазоне от белоснежного до угольно-чёрного, что, казалось, изображения можно попробовать на вкус.

В этой жизни никто никого не принуждал, не пытался воспитать в других добродетелей, которых сам не имел, не нудил о важности скучного; здесь интересное всегда было важным.

Может, поэтому эти простые действия были как стихи символистов – постоянно с двойным дном, всегда со скрытым смыслом, который норовил выплеснуться наружу в формах изображений на фотографиях, в клацании затвора, в шуршании готовых снимков.

Тем временем под красным фонарём в кювете с проявителем лист фотобумаги медленно покрывался квадратиками кадров. Лица, костюмы, стол…

Это был контактный отпечаток с плёнок Марика.

– Юбилей отца – пояснил он и переложил пинцетом лист в останавливающую ванну, а потом в фиксаж.

Через пару минут Макс включил белую лампу.

– Ага, есть, – удовлетворённо произнёс Марик, разглядывая в углу листа фото очень милой девушки со светлыми длинными волосами, чуть миндалевидным разрезом глаз и смущённой, словно извиняющейся улыбкой. Она была снята в нескольких позах, на последнем кадре – в обнимку с Мариком. Видно было, что кадр постановочный и что она стесняется.

– Дочка папиного друга… нет, племянница, – поправился Марик.

Он сделал полноформатный отпечаток.

– Хороша племянница, – оценил Макс, разглядывая снимок.

– Хороша Маша, – пробормотал Марик, продвигая негатив в рамке.

Макс промолчал. Девицы всегда вились вокруг Марка, но насколько Макс понимал, он никому своё сердце не вверял, а это не произнесённое им продолжение фразы «не наша» было показателем охотничьего азарта.

– Тащи свою плёнку, – прервал его размышления Марик. – Уже, наверное, просохла.

Макс принёс негатив и, аккуратно придерживая плёнку за перфорацию, нарезал её кусками по шесть кадров, которые убирал в кармашки из кальки.

Он взял последний фрагмент плёнки, сделал пробный отпечаток, дождался, пока изображение зафиксируется, и включил белый свет.