Евгений Саржин - Морские люди. Пираты медного века

– Так было не всегда – Гонаб оправила тугую накидку из льняной ткани, охватывавшую тело, словно собиралась со словами, – я говорила с Хашмой. Все может быть иначе. Людям Стены может найтись другое место.

Свет падал в Дом Женщин сквозь круглое отверстие, оставленное в крыше, и, сливаясь на полу с лившимся через дверной проем солнцем, наполнял воздух золотисто-бурым свечением. Днем здесь никогда не бывало ни по-настоящему светло, ни по-настоящему темно. Лишь там, где сходились падавшие с невидимого неба лучи, возвышалась статуэтка на подножии из шлифованных камней, и мраморная белизна казалась ослепляющей.

Они стояли в паре шагов от алтаря – три женщины, дородные, закутанные в льняную ткань, на которой отчетливо виднелись черные линии. В одинаковой одежде, с одинаковыми оберегами на груди и обрезанными на высоте плеч, сейчас распущенными, волосами, женщины казались сестрами. И в глазах, которые две из них устремили друг на друга, горела родственная ярость.

– Мы не можем покинуть Стену, – повторила Чажре, её голос звучал глухо и сдавленно, – земля, данная нам Невидимой Матерью – здесь, здесь предки ушли к её подземному дому, здесь духи вспаханного поля дают нам хлеб…

– Наши предки сами пришли сюда из-за гор, – прервала Гонаб, – тебе нужно было слушать старших матерей, Чажре, когда ты была молодой. Нам говорили об этом на вечерях, когда в небе горел Белый Глаз, говорили и когда мы лили ей свою кровь, когда нам выбирали того, кто отдаст нам силу черного камня. Но ты была занята другим, правда? У тебя была перед глазами не Старшая, а тот, кто ждал тебя у скал, кто потом…

– Я слышала столько же, сколько ты! – голос Чажре взлетел вверх, и осекся, и она глубоко вздохнула, – я помню, кто были наши предки. Но сейчас мы здесь, Гонаб. У нас нет другой земли. По ту сторону гор живут люди, поклоняющиеся Женщине-с-Леопардом, они отказались от мены с нами, и не дадут поселиться нигде больше. Говорю, мы должны оставаться здесь.

– Без острого камня, без белой породы, без меди, – тихо проговорила молчавшая до этого времени третья, – людям не с чем работать, я встречалась с ними. Мы не можем получить ничего из-за гор, а на островах – ликшури. Они, наверное, убили людей Лирма, как лето назад убили тех, кто ходил к Длинному острову.

– И будут убивать наших людей и дальше, пока мы не избавимся от них, – лицо Чажре сейчас походило на те деревянные маски, что люди иногда делали на празднества – резкие черты, искривившийся рот и провалы глаз. Лицо застывшей ярости ночных духов.

– Я за то, чтобы идти к горам, – проговорила Гонаб, – эта земля стала скудна. Люди Женщины-с-Леопардом не переходят через вершины, те земли пусты. И охотники говорят, что там много дичи, и найдутся поля для ячменя и ржи. А Большая Вода всегда была враждебна Невидимой Матери.

– Не вода, а лишь те, кто молятся ей, кто отверг ей волю ради холодных духов из глубин, – Чажре снова повысила голос, но третья женщина подняла руку, и она умолкла.

– Мы не решим это сейчас, – тихо, как в первый раз, сказала она, – надо просить Матерь о мудрости, а потом созывать людей. Пусть совет решит.

Чажре посмотрела на неё, потом на Гонаб, лицо последней кривила странная, словно злорадная усмешка.

– Так и сделаем, Хашма, – сказала женщина, – мы начнем молитву, когда Красный глаз исчезнет с неба, и на рассвете будем говорить опять.

Гонаб была права. Люди Стены и других поселений их языка жили на побережье не всегда. И рассказ о том, как они пришли сюда из-за гор, теснимые теми, кто поклонялся Женщине-с-Леопардом, был известен – его повторяли на вечерях, когда Невидимая Матерь смотрела на землю Белым глазом. И свет красил белесым её фигурку, а старшие матери разливали напиток из забродивших ягод, и они пили, а потом пели, повторяя по многу раз одно и то же, пока не начинало казаться, что слова сами рождаются из воздуха.

Чажре приходила туда после первой крови, приходила и тогда, когда уже узнала Холу, который ждал её вечерами у конца поля, где росла вика. Оба помнили, что должны дождаться слов старших матерей – и оба не ждали, пока Чажре не понесла.

Это еще можно было исправить – и даже получилось, когда мать по плоти, та, что дала ей жизнь, убедила других принять Холу, как мужчину дочери, и, значит, сделать его больше, чем рыбаком. Если бы у них родилась дочь, она могла бы стать новой матерью, когда отойдет Чажре. Родился мальчик.

А затем наступили страшные дни, дни, когда ушедшие в подземный дом рвались наружу, и яростно тряслась земля. И, вслед за гневом Невидимой Матери, пришло смятение.