Евгений Емельянов - Хорошие люди

«…Поэтому нет ничего удивительного в том, — объясняла Елизавета Ивановна очередной материал, — что зимой погода в Европейской части нашей страны большей частью неустойчива и…».

Станислав Вахтомин смотрел в окно, за которым сентябрьский дождь обильно поливал дома, деревья, цветы и черную землю, и думал о том, что сегодня снова целых пять километров придется добираться до деревни пешкодралом, грязь будет налипать на сапоги, они начнут скользить, дождь промочит с головы до пят и надо будет переодеваться в сухую одежду и сушить мокрую; такое происходит почти ежедневно, этой плаксивой погоде не видно ни конца, ни краю. И придется, — продолжал размышлять Станислав, — снова сидеть дома, потому что в такую слякоть и грязь мяч не погоняешь. А дома отец снова заведет разговор о смысле жизни, и надо слушать его я смотреть ему в глаза; он всегда требует, чтобы дети смотрела ему в глаза.

«…Особенно это заметно на севере нашей области, где, как вы знаете, в январе…»

Разбрызгивая лужи, по улице бежал младший брат Станислава — Юрка. Сначала Станислав, потом Елизавета Ивановна, а затем и весь класс повернули головы к окнам и молча наблюдали за мальчишкой.

— Стасик, у вас что-то случилось, — сказала Елизавета Ивановна, хотя уже всем было ясно, что это именно так.

Станислав медленно поднялся, опершись о парту руками, посмотрел на учительницу, молча спрашивая разрешения выйти из класса, и Елизавета Ивановна быстро сказала:

— Конечно, конечно!

Все знали, что у Станислава тяжело больна мать, поэтому мало кто по-настоящему удивился, когда через две минуты Станислав вернулся и сказал:

— У нас мама умерла.

Потом они, не разбирая дороги, бежали с Юркой в деревню, и Юрка, проглатывая слова, пытался рассказать, как все это произошло:

— Я думал, она спит… в той комнате… Совсем тихо… Дождь шумит… Я… читал книгу… А папа… Вдруг пришел… Потом как закричит: «Шура!» Я испугался…

Грязь чавкала под подошвами, брызгами летела на голенища, на брюки, дождь монотонно делал свое дело, как вчера и позавчера, как вечером и утром, как много дней подряд. Станислав не пробежал и полкилометра по расползающейся дороге, как начал ощущать тяжесть в ногах. Хотелось немного сбавить скорость — куда теперь спешить? — но, покосившись на брата, который продолжал что-то говорить, Станислав не решился замедлить шаг, продолжал бежать, подставляя разгоряченное лицо крупным каплям дождя.

Станислав не испытывал жалости к матери, не видя ее. Он жаждал испытать такую жалость, ему хотелось заплакать, но слез не было. Только голос матери звучал как бы издалека и смешивался с шумом падающего дождя; и не разобрать было: слова слышались Станиславу или только звук стонущего голоса, к которому они привыкли — и отец, и Станислав, и Юрка, и бабушка Варвара, и на который они уже не обращали внимания… Станислав старался вспомнить лицо матери — и не мог сделать этого, он давно уже по-настоящему не видел ее лица, почти два года — с тех самых пор, как мать слегла в постель. Он много раз заходил к ней в комнату, где было сумрачно и резко пахло лекарствами, он разговаривал с матерью, смотрел на нее, но перед ним было не то лицо, которое он знал и любил.

Капли дождя перемешивались с потом, катившим по щекам, каждый метр давался Станиславу с трудом, но неожиданно все изменилось и стало очень легко бежать, — словно не было преодолено половины пути, словно и дождя не было, и этой раскисшей дороги, и этих тяжелых кирзовых сапог, которые к тому же натерли ноги. Станиславу казалось, что теперь он может бежать сколько угодно. Он скосил глаза на брата; тот молчал и только энергично двигал согнутыми в локтях руками.

Несмотря на дождь, возле вахтоминской избы собралась молчаливая толпа. Станислав и Юрка, — грязные, мокрые, разгоряченные, под жалостливыми взглядами соседей пробрались в дом, где обнаружили в горнице еще одну толпу и где их встретил отец — мрачный, маленького роста Клавдий Сергеевич Вахтомин; он глазами-щелочками оглядел сыновей, сказал хриплым голосом: