Он посмотрел на часы: на отдых времени не оставалось.
По улице он шел не спеша, в общей городской сутолоке не привлекая ничьего внимания, и потому что мог не торопиться, останавливался у витрин, читал объявления и приказы, расклеенные на стенах.
Возле одного из приказов ростовского градоначальника Грекова он постоял подольше, несколько раз перечитав его с веселым изумлением.
«Вновь азартная игра, — сообщал приказ, — приобрела размеры недопустимые. Играют все, играют офицеры… Вместо того чтобы помогать общему делу, игроки играют. Не до игры теперь, нужно сражаться с врагом, нужно заботиться о раненых, нужно прекратить все развивающуюся эпидемию тифа.
Знаю хорошо психологию игрока, так как сам немало играл. Единственная мера — это на время прекратить игру. Когда выигранные деньги привыкнут к карману, а проигрыш потеряет остроту, игра мельчает.
Итак, г. г. понты и банкометы, посчитайте ваши выигрыши и проигрыши и немного успокойтесь.
Игра в карты, лото, кости, бильярд, рулетку и т. п. воспрещается. Всякие разговоры о разрешении азартной игры не будут приниматься, пока не будет собрано 50 000 пар белья, 30 000 простынь, 10 000 полотенец, 25 000 носков, 5000 аршин марли и 200 пудов гигроскопической ваты. Когда это будет все сделано, приступим к переговорам о разрешении азарта».
Он посмотрел на часы: было около двух — и так же неторопливо пошел к синематографу, уже издали заметив толпу публики возле входа.
* * *
Он узнал ее еще издали. И, как думал потом, сразу понял, что она-то и есть связной.
Она тоже узнала его и отвернулась, испуганно прижав руки к вуали, к губам.
Они обменялись условными фразами и сразу же пошли по тротуару: она слегка впереди, он на полшага сзади, как вежливый кавалер.
— Я очень счастлив, Мария, — сказал он, и это были его первые слова после пароля. — Счастлив, что это именно вы… Не знаю почему, но вы мне как-то очень дороги, Мария…
Она обернулась к нему, и по глазам, по улыбке, по выражению доверчивости он угадал вдруг: она просто любит его. Давно. Верно. Навеки. И он не смог продолжать.
Им нельзя было ни взять друг друга под руку, ни вообще долго быть вместе: для человека, который случайно стал свидетелем начала их встречи, это могло бы показаться странным. Им следовало разойтись на ближайшем углу. Куда ей предстоит идти дальше, он не спрашивал. В какие-нибудь поселки, города, под обстрел. Да и некогда было говорить о чувствах и отношениях. Ей надо было успеть сообщить о встрече с Варенцовым в Луганской, о том, что он подозревает, его, Леонтия; ему — о всем том, что удалось узнать по пути в Ростов и что потому не попало в сводки.
Он хотел было сказать, что будет завтра гостем генерала-вешателя Шкуро, но удержался. Пойдет ли он теперь на нее? Вдруг Варенцов уцелел и возвратится в город? Говорил же ему об этом на вокзале Фотий Фомич!
Но если он не пойдет на встречу со Шкуро, разве это помешает Варенцову начать расследование? И разве отказ не набросит на него тень в глазах нового начальника городской контрразведки? Значит, надо идти.
Но он не сказал об этом. Зачем зря волновать? И без того ей предстоит еще такой трудный путь, ну а все, что произойдет с ним самим в эти ближайшие дни, в свое время попадет в сводки, переправится через линию фронта, ляжет на столы военных специалистов…
Генерал Шкуро принимал депутатов ночью в помещении вокзала, был одет в белую черкеску с погонами, энергичен, пьян и словоохотлив. Леонтий слушал его спокойный, улыбающийся, но внутренне оспаривал каждую фразу.
— Самый скверный район, господа, — говорил Шкуро, скалясь в хмельной улыбке, — это вот вроде вашего: шахты, рудники, заводы. Вот уж где распропагандированы рабочие! Все, как один, большевики! Оставляем поселок, а нам в спину стреляют, — он внезапно нахмурился, его скуластое безбородое лицо окаменело, потом он из-под припухших век пристально оглядел депутатов и улыбнулся. — А что за народ мои казаки! Куда ни Придут — колокольный звон, музыка играет, казаки поют, весна, солнце, любовь и прочее такое… Но уж зато все, что на убитых найдут или подымут брошенное, тут уж ничего не поделаешь: берут себе, в казну не сдают. Я было пробовал бороться с этим: такие-сякие, поделились бы хоть с сотней своей! «Что вы, — говорят, — ваше превосходительство, — це уже коммунизм буде, если делиться, а мы против коммунизма деремся…» Что тут скажешь? Это народ говорит. Против разве поспоришь?
Читать дальше