Александр Димидов - Четыре унции кофе

А, если серьезно, высшее образование, тренируя мозг и развивая мышление, дает один неоценимый козырь – способность абстрагироваться. Сначала она спасает тебя от рутины. Потом, когда из постоянно повторяющихся действий рождается автоматизм, и ты перестаешь резать или обжигать пальцы, начинается самое интересное. Тебе хочется новизны.

Ибо единожды отравившись творчеством, остановить мозг уже невозможно. Мне настолько надоели стейки и картофель фри, что я стал на ходу импровизировать просто со скуки. Менял форму нарезки, добавлял специи, совершенствовал прожарку, меняя температурные режимы, декорировал овощами. Я, конечно, понимал, что все эти фокусы из другой лиги, но меня это не смущало. Мне хотелось расти и совершенствоваться, коль скоро время это позволяло.

Я стал готовить новые блюда для себя, Трэвиса и Анны. Готовить тайно. Жирдяю Тони знать об этом не полагалось. Несколько раз в неделю мы баловались отменной вкуснятиной. Пока мне хватало продуктов. Но, если выкроить лишнее время после того, как я набил руку, не составляло труда, то входящий ассортимент в долгоиграющей забегаловке с вечным меню рано или поздно должен был исчерпать себя. В один прекрасный день мне захотелось большего. Приносить же с собой артишоки или филе палтуса я не мог. Помимо требований FDA, это было бы грубым нарушением профессиональной этики. Все равно, что заявиться с собственным трупом в анатомичку. Как результат, дальнейшие опыты пришлось ставить уже дома.

В Бактейле многоквартирных коттеджей не было отродясь. Зато хватало домов заброшенных, особенно на околицах. Жить в них было невозможно, но хозяева рентной недвижимости любили устраивать экскурсии для новоприбывших по этим загаженным сараям с прогнившими полами, выбитыми стеклами и стенами, покрытыми графити. Да, по сравнению с этим, дома, которые они предлагали, могли показаться просто дворцами.

Устроившись в «Берлогу», я выбрал приземистый, аккуратный, с одной спальней, крышу которого отремонтировали буквально накануне. От него до работы можно было доковылять пешком минут за двадцать. Ковролин в доме имел неопределенную бурую окраску и разил псиной (до меня здесь долгое время держали собаку), несмотря на грузовик вылитой химии. Обои в гостиной и спальне были поклеены еще при Рузвельте. Что на них изобразили изначально, навек останется загадкой. Ванна грешила пятнами ржавчины, но я уже знал, как с этим бороться. И, несмотря на все эти «прелести», хозяйка стояла намертво. Восьмидесятилетняя хрупкая старушка с волосами, подкрашенными перламутром, на мои замечания не проронила ни слова. Когда я сказал, что вынужден буду поменять половое покрытие и освежить стены, она ядовито улыбнулась во весь протез:

– Вы можете делать, что угодно, но рента останется той же.

Странное упорство, ведь конкурентов у меня просто не было.

В жизни случается всякое, поэтому выражение «дойти до последней черты» всегда в ходу. Дело в том, что, попадая в Бактейл, эту самую черту требовалось переступить. В первый же день я купил дробовик с патронтажем. Это для дома. «Смит и Вессон» двенадцатого калибра лежал в моей сумке, с которой я никогда не расставался. Возвращась домой заполночь (у меня был велосипед), я перекладывал его за ремень на той случай, если кто-либо из загулявших торчков решится поискать удачи. Пришлось заново, уже в третий раз, закупать мебель и кухонную утварь. Стиральная машина в подвале проржавела до такой степени, что пользоваться ею не представлялось возможным. Еще одна статья затрат.

Хотя плита оказалась вполне живой и даже газовой. Со временем я научился это ценить. Вся профессиональная кухня в мире готовится на огне. Электрическими же плитами пользуютя в основном забегаловки. Об этом мне сказал Пол задолго до того, как я стал учеником чернокнижника.

Мне не в чем его винить. Наоборот. Ему попался дерьмовый материал. Белоручка, вчерашний учитель, почти ровесник. Мне стало дурно в первый же день от духоты, в которой он парил ежедневно. Из этого комка он лепил повара, терпеливо, шаг за шагом, понимая, что я готов сорваться и скипнуть в любую минуту. Он возился со мной. Хотя сплошь и рядом было принято швырять учеников в топку: достойный выберется, на остальных насрать. Пол шутил там, где у других срывало башню. Никогда не укорял и не обзывал. За те полтора года, что мы проработали в «Берлоге» вместе, он поставил мне базу. Из подобранного изгоя, не отличавшего петрушки от сельдерея, он вырастил толкового подмастерье (как я понял потом), свою смену. Даже если бы он захотел поделиться большим, в то время я не был в состоянии это принять. Мы готовили в тылу врага. А радовать Толстяка своими оплошностями не хотелось.