Василий Вялый - Нечаянная радость

– Скоро?

– А? – Алексей, вздрогнув, глянул в окно. – Скоро… Надо пробираться к выходу.

Они спустились с шоссе по извилистой тропинке, ведущей в сторону темнеющих невдалеке деревьев. Переливался последним золотыми убранством лесной покров, с которого ночной ветер сорвал едва ли не всю листву. В высоком небе кричали вороны. Скрипели мокрые ветки деревьев, сзади слышался всё удаляющийся гул машин. Красивая диковинная птица выпорхнула из поникшей рыжей травы.

«Удод, – заметил Николай. – Говорят, не к добру этот редкий птах людям встречается. – Стало тяжело идти. Тупо заныло под сердцем. – Вернуться, что ли»?

Сразу за рощицей, в низине, показался хуторок. Утопая в зарослях каких-то кустов, стояло несколько хаток с подслеповатыми окнами. Алексей подвёл гостя к одной из них. Долго возился с замком. Нехотя отворилась скрипучая дощатая дверь. В нос ударил запах мышей, высохших трав и, как показалось Николаю, ладана. В комнате было темно и, лишь пробивающийся сквозь закрытые окна солнечный лучик, бодро шарил по стенам.

– Господи, как в позапрошлом веке, – бросил в темноту Коля, озираясь по сторонам.

– Пойду, ставни открою, – буркнул Лешка.

Мрачное помещение, словно нехотя, наполнялось светом. Покрытая толстым слоем пыли посуда в покосившемся шкафу, невнятного цвета занавески на мутных окнах, темные чашки на круглом, стоящем посредине комнаты, столе отнюдь не украшали и без того убогое жилище.

– Показывай, – художник устало опустился на недовольно скрипнувший стул.

– Что показывать? – пожелтевшей газетой Алексей прикрыл посуду на столе.

– Как, что! – нахмурился Николай. – Иконы.

– Слушай, – замямлил Лешка, притрагиваясь ко лбу ладонью, – может, подлечимся маленько, а то башка трещит, спасу нет?

– Показывай! – прорычал Николай. – За пятьдесят вёрст я сюда бухать с тобой приехал?

Алексей, шаркая подошвами, проковылял в угол комнаты. Отдернул цветастую занавеску, за которой стоял, обклеенный переводными картинками холодильник. Плечом сдвинул его в сторону и, нагнувшись, открыл люк в подвал. По-стариковски кряхтя, опустился в подпол. Чем-то долго гремел, сопровождая поиски беззлобной, но виртуозной бранью.

– Принимай, – из проема показался холщовый мешок.

«Дать бы ему сейчас кочергой по башке, – подумал Николай, беря из его рук сверток, но тут же отогнал эту мысль. – Почему зачастую Бог так несправедлив к некоторым своим чадам? Одни получают в наследство дома, дачи, квартиры, им достаются автомобили, дорогие вещи, – художник покосился на вылезающего из подвала Алексея, – предметы антиквариата, а другим – шиш на постном масле? У него – у Николая – видимо никогда не будет большого дома с яблоневым садом в глубине двора, черного „Мерседеса“ или, например, подлинника столь им любимого Шагала. – От досады он сплюнул на пол. – Люди говорят: промысел Божий. Мол, Он, в милости Своей, обрушивает стены нашего мнимого благополучия, чтобы они не заслоняли небо. А если нет никакого промысла, и всё это выдумки священников и богословов. Но, что же тогда есть? Ведь не может быть, чтобы счастье-несчастье человеков складывалось само по себе, не отталкиваясь от чьей либо воли или повеления».

Коля тупо смотрел на извлекаемые из мешка иконы. Тряхнул головой, словно пытаясь отогнать несвоевременные мысли. Он дрожащими руками перебирал святыни, жадно пожирая их глазами. «Доски» оказались действительно старыми, но не по времени их написания, а от условий хранения. Все они, за исключением одной, оказались местного – кубанского – письма и в среде антикваров не пользовались высоким художественным и ценовым статусом. Художник, прищурив глаза, всмотрелся в заинтересовавшую его икону. Это была «Нечаянная радость»; скорее всего, старинный список работы новгородской школы. Коля пару раз делал копии с репродукций этой «доски», и неплохо знал о ней. «А если это подлинник»? – художник искоса взглянул на Алексея.

Святыня хранилась в московском храме «Илья Обыденный» ставшем прибежищем для многих икон из закрываемых и разрушаемых церквей.

Так попала сюда и чудотворная «Нечаянная Радость». Эта икона пребывала в Константино-Еленинской церкви, которая располагалась в Тайнинском саду Кремля и была разрушена в 1928 году. Оттуда она вместе с многими другими святынями первопрестольной окружным путем попала в Воскресенскую церковь в Сокольниках, тогда – один из центров обновленческой ереси. Когда же безбожная власть перестала поддерживать обновленцев, их движение распалось, и иконы из Сокольников начали возвращаться в уцелевшие православные храмы Москвы.