Антон Ферт - Айса. Незваные гости

Папа в ее глазах был суперкрутой, но при этом всегда как экзаменатор – далекий и чужой.

– Да! – для пущей уверенности Алисия заговорила громче. – Меня зовут Алисия! И мне пять лет! И я хочу рассказать стихотворение!

– Мы слушаем, – кивнул Туранов.

Алисия прокашлялась и, как нацист, приветствующий Гитлера, выставила руку. Начала декламировать:

– Как солнышко блистает!

Как путеводная звезда!

Без Президента!..

Без Прези-и-иде-е-ента-а-а…

Алисия нахмурилось и с опаской глянула на отца.

– Без Президента…

– Шва… – подсказал Туранов.

– …швах! Беда!

Армагеддон настанет!

Виктория рассмеялась и зааплодировала. Немесов, только-только насадив на переносицу очки, снова их снял и начал протирать – это была его компульсия.

Немесов чрезвычайно боялся сказать Туранову грубость – хотя последний час его так и подмывало. Достойно ответить Туранов не сможет – слишком мелкая сошка. Однако кто даст гарантию?..

Однажды Немесов недооценил: не вытерпел и остроумно указал нахальному неряшливому «желторотику» на его место. Впоследствии выяснилось, что наглец – старший сын высокопоставленного члена компартии Вьетнама… Это едва не стоило Немесову карьеры, свободы и даже, возможно, жизни.

После того случая все неприятные люди вызывали в Немесове тревогу за свое поведение – и он методично вбивал ее в стекла очков. Они стали двумя прозрачными щитами, двумя перегородками с мультипокрытием между ним и миром. Таким образом каждый раз Немесов полировал защиту. Да и само по себе равномерное протирающее движение – отлично успокаивало.

Немесов был уверен, что пока он трет – он сдержится во что бы то ни стало. Но стоит прекратить и надеть очки – и уже не ручается.

При этом страх собственной агрессии по отношению к Туранову усиливал неприязнь к нему – как к источнику треволнений. Немесов вступил на замкнутый круг: чем дольше он потакал компульсии – тем ближе подходил к срыву – и тем упорнее тер…

Однако протирать вечно ведь тоже нельзя: что о нем подумают?..

Надо скорее уезжать.

– Дочка! Дай я тебя поцелую! – воскликнул Туранов. Он чмокнул Алисию в щечку. – Но ведь это же мои стихи… Ты, пожалуйста, без спросу их не бери, хорошо?

– Хорошо.

– Алисия, ты замечательная! – Виктория залюбовалась девочкой.

Та покраснела.

– Алисия, золотко мое… Пожалуйста, иди отсюдова… – сказал Туранов. – Не смущай меня. Погуляй где-нибудь. И поторопи маму, мы хотим чай.

– До свидания!

Алисия поклонилась, степенно развернулась и – довольно разулыбавшись – прыгучей, резкой, энергичной походкой вылетела из гостиной.

– Евгений, вы пишете стихи? – спросила Виктория, когда за девочкой захлопнулась дверь.

– Да, – улыбнулся Туранов. – Стыдоба, конечно. В мои лета стихи писать… Но если я пишу, Петр Степанович, то только на славу государю… Сложно, понимаете ли, держать в себе… восторг. Рвется, иногда прямо наружу просится. Я, бывает, не в силах устоять… Но, ей-богу, публиковать – никогда. Людишки… то есть наши граждане… не поймут. Думаю, нам – всем, кто душой за Президента, – надо вместе держаться… Друг друга поддерживать… Помогать … Петр Степанович, ну так как насчет восьми?..

Туранов замолчал. Столь поэтичное изъявление лояльности и одновременное повышение суммы взятки – должны были пропихнуть его через фильтр со скоростью света.

Немесов быстро отстучал по циферблату умных часов.

– Какое же восемь, Евгений? Время уже доходит десять – и мы с Викторией очень-очень задержались у вас. Вика, я завел мотор. Прости, зайка, но нам завтра рано вставать. За десять минут нам нужно успеть выпить чай. Извините, Евгений, государственные дела.

Туранов приоткрыл рот. Немесов выглядел невозмутимо и беспощадно – как статуя.

Туранов беспомощно посмотрел на Викторию.

– А… за девять?

– Вы не понимаете, не в цифрах дело, – покачал головой Немесов. – Мы очень благодарны за столь радушный прием, но нам нужно ехать.

Туранов потерял дар речи.

Черте что творилось… Он крепко финансово вложился в сегодняшний день – и все, походу, катилось в тартарары. Одни серебряные вилки с эмблемой Туранова чего стоили!

Теперь у него лишь десять минут, чтобы поймать московского журавля – а не остаться с синицей в сибирских кустах. Но какими силками ловить – он не представлял, уже все испробовал.

Вошла Роза. На серебряном подносе она несла четыре чашки, чайник – все из древнего китайского фарфора – и угощения: самодельные ореховые конфеты, печенье и мармелад. Роза нервничала, боялась уронить – и потому совершенно запамятовала скрыть разлапистую, медвежачью походку. Роза считала, что манера ходить выдавала в ней рожденную в поселке Зюзельский. Шея у нее сзади пунцовая: в ожидании чайника Роза массировала ее, пыталась снять напряжение.