Татьяна Авлошенко - Осень Окаяна

Тьфу, пропасть, так это ж просто от костра отсвет.

– Вольга я, баенник, скальд по-вашему. От Хофенштадта с вами иду.

– А.

– Эй, ты!

Амлоди обернулся. Коренастый Брат Ревнитель сердито таращился на него. Не сказать, что рожа у Брата постная, – кто их разберет с их-то масками! – но недоволен чем-то изрядно.

– Иди! – не вынимая рук из широких рукавов балахона, безлицый указал подбородком в сторону костров за деревьями. – Теперь я караулить буду. Ваш рыжий просил брата Видкуна. Брат Видкун приказал.

Ай да Эйрик! Сумел сократить своим людям время стражи. Понятно теперь, почему безлицый злится. Кому охота идти от тепла костра в сырой холодный лес?

– Бог справедлив, а, брат? – весело сказал Амлоди нахохлившемуся балахоннику.

Пальцы удобно держали рукоять спрятанного в широком рукаве ножа. Глупый мальчишка! Не услышал шагов подходящего к нему человека, покинул пост без личного приказа старшего, повернулся к незнакомцу спиной. Можно было бы убить его здесь на поляне, когда стоял рядом. Слишком просто, слишком скучно. Не достойно человека, специально обученного истреблять язычников в их логовах.

Вытащив нож, брат Клавдий спокойно ждал, когда меж деревьев на мгновение покажется худая спина нордра.

Кто-то грузный и сильный, выскользнув из темноты, ударил брата Клавдия в грудь, опрокинул на спину. Герум не успел закричать, не успел ударить нападавшего приготовленным для броска ножом. Сильные челюсти зверя мгновенно вырвали безлицему горло. Только досталось Ревнителю напоследок видение могучей груди распрямляющегося волка, белого пятна на ней и запутавшегося в светлой шерсти кольца со странным крестом внутри – языческого знака солнца.

Удивительная то была ночь. Вторая бессонная ночь в жизни Берканы. Дома, в Аскхейме, ложились спать в сумерках, чтобы не жечь огонь зря. Женщины боялись выходить по ночам на улицу и детей не выпускали: «Смотри, схватит тебя лунная бабка!» Выбежишь, бывало, из дома по нужде или просто удаль свою показать и скорей обратно, к свету и теплу очага, к людям. Где уж тут глазеть по сторонам! Только мужчины, холодноглазые воины, да старухи, помнящие смутные времена, когда, бывало, все, от мала до велика брались за оружие, чтобы защитить поселение, не боялись ничего. Но и они предпочитали по ночам спать, искренне полагая, что Бог создал тьму только для того, чтобы позволить человеку с чистой совестью отдохнуть.

А ночь была чудесна. Сколько же звезд на небе! Дочь эрла попыталась отыскать милую каждому мореходу Полар – золотистый глаз Вечного Пса, но не нашла. Ничего, ничего, все еще будет. Все узнаю, разведаю, запомню. И слушать слово Исы эрла больше не буду. Вот вернемся в Аскхейм, и потребую один из драккаров отца! И сколько тогда будет таких ночей, когда поднятые глаза встречают не закопченный потолок, а перевернутый кубок неба – вороненое серебро.

Беркана огляделась. Где Вольга? Смолена как ведьма в мешке унесла. В стороне от костров стоял на коленях отец Мартин. Опять молится за всех людей, живущих в Божьем мире, а также за тех, кто жил когда-то или жить будет. Чуднó. Чего за всех-то? Подойти, что ли, заговорить со священником? И рассказать ему и про ночь дивную, и про песню неслышную, в душе звучащую. Раньше и подошла бы. А сейчас – нет. Пусть еще в опале побудет. Знал чтоб, как дочери эрла перечить.

Круглая, желтая, словно щит бонда-ополченца, луна выбралась на небо. Нежась, Беркана подставила лицо ее неощутимым лучам. «А может быть, я ведьма?» – подумала дочь эрла, и эта мысль ее позабавила.

Словно истая колдунья, закутавшись в плащ, скользила Беркана по лагерю. Ночь была ее подругой и щедро дарила чудеса, создавая их из того, что обычно и неинтересно днем. Выхваченные светом костра из темноты силуэты людей, обрывок разговора неузнаваемых собеседников – все было необычно, чарующе.

– Вот я ей и говорю: «Кто ж за любовь деньги требует?»

– А мать его, слышь, сама Стрела из Тинггарда. То-то же!

– И на третий день приходят, а крест повержен. Хотели уже бросить это место, но святой Иоахим не позволил. Ночь у креста провел, потом освятил это место, и ничего, можно жить стало. Только вот говорят, у креста как полнолуние, так плачет кто-то.

Беркана обернулась на песню.

Вольга сидел у костра, обхватив колени руками. Сперва дочери эрла помни́лось, что и не смолен вовсе поет – слишком уж спокойно сидел, ни руками не прихлопывал, ни головой не мотал, ни по-другому как песне не помогал. Да и не нужна была эта помощь. Даже гусли или другой какой инструмент были Вольге без надобности. Зачем? Ведь был у него голос, выпевающий слова песни, а люди слышали звон то серебряных кубков, то булатных мечей, то шелест леса, то чей-то плач.