Николай Накропин - Иммигрантский Дневник

– Все в порядке. Проходи.

Дверь открылась, и меня пропустили на территорию крохотной воинской части, состоящей из этого КПП, одноэтажной казармы и зеленого забора вокруг. Общая площадь двора не превышала трехсот квадратных метров, а единственным его предназначением был сбор так называемой команды военнослужащих, допущенных к пересечению границы для службы за рубежом.

Тот же самый солдат записал мое имя в тетрадку:

– Ну, располагайся. Иди в казарму и ищи свободную кровать.

Многочасовое сидение на вокзале и последовавший за ним джаз-марш по Бресту утомили меня. Наконец-то тепло и сухо. Еще больше радовало безразличие солдатика, никак не среагировавшего на то, что по документам я должен уже три месяца назад быть на территории части для прохождения воинской службы. То ли он не заметил, то ли ему было все равно. Так что у меня появилась легкая надежда пересечь государственную границу. От тревоги сосало под ложечкой. Ведь любой офицеришка или прапорщик с ненужными вопросами в самый неподходящий момент мог поломать мой замысел переместиться на родину д'Артаньяна. Офицеришки в поле зрения не было, и тяжелая дума о воинской части в городе Лютера смешивалась с мечтой о раскидистых сочно-зеленых пальмах в марсельском порту.

Ночевать пришлось на деревянной лавке и без признаков постельного белья.

Так в этой казарме спали все солдаты. А на следующее утро подъем в семь утра. За время пребывания дома я успел поотвыкнуть от ранних подъемов. Зима, холодрыга, за окном темно, надо продирать глаза и идти куда скажут.

– Буцанец!

– Я! – Касатиков! – Я! – Иващенко! – Я! – Плакса! – Я!

…и так далее, по списку. На небольшом плацу перед казармой некто пузатый в офицерской шинели и фуражке громко зачитывал фамилии солдат, стоявших перед ним по стойке смирно.

«Блин. Зачитают ли меня?» – крутилось в голове, а проклятый список не заканчивался.

Все новые и новые имена – русские, украинские, белорусские, какие-то непонятные, малых народов, в том числе состоящие из двух-трех букв. Пара сотен человек всевозможных национальностей в черных, зеленых, красных, светло-голубых, темно-синих погонах со всевозможными лычками, без лычек и с золотыми буквами СА. Низкорослые хлюпики-стройбатовцы, широкоплечие десантники, киргизы-танкисты и прочие. Подобно армии персидского царя Ксеркса, Красная Армия состояла из кого угодно, так как всех объединяла идея, к началу девяностых ставшая абсурдной – защита общего Отечества. Советский Союз разваливался, а мы все еще стояли плечом к плечу и вместе слушали пузатого мужика в офицерской шинели.

Моя фамилия была зачитана предпоследней, что вызвало внутренний вздох облегчения, и марсельские пальмы в сознании сразу стали намного ярче и отчетливей.

Начался рассвет. Приехало несколько грузовиков, один из которых привез полевую кухню. Нам раздали ложки и котелки. Солдатиков кормили перед долгой дорогой. Многим есть не хотелось, так как большинство находилось в мрачном похмелье после армейских проводов, а в чемоданах-сумках-котомках почти у всех, кроме меня, имелась домашняя пайка. Тем не менее люди кушали картофельное пюре с жареной рыбой и с чернягой – армейским черным хлебом. Кто и как его делает? Он отличался резким вкусом и свойством лепить из него, как из пластилина. Если кусок такого хлеба кинуть в стену, он к ней прилипнет.

Потом мы поехали к вокзалу в тех же грузовиках. Не люблю в кузове ездить зимой. Но в мороз это значительно сподручнее, чем переться через пол-Бреста с громоздким чемоданищем в руках. Ехал, перешучиваясь со всеми, а с парочкой нашел общий язык, даже немного подружился, обсуждая их и свою воинские части и делясь приятными воспоминаниями об отпуске.

В секундном темпе меня всасывала армейская жизнь. Незаметно опять привычным стал армейский жаргон – облегченный диалект тюремной фени. Словечки вроде слоняра, рыбалка, сека, почти позабытые за три с лишним месяца в Москве, с новой силой приобретали актуальность. Кое-какие совпадают с бытующими в литературном языке, но у них иные значения. В Западной Группе Войск, в ту пору насчитывающей более чем полумиллионную армию, к этим словечкам прибавились немецкие и польские. Например, «вифиль». С немецкого оно переводится как «сколько», но я этого не знал и принимал его за существительное. В армейском жаргоне оно бытует как ритуальный вопрос старослужащего к слоняре – молодому солдату. Тому положено в ответ назвать количество дней, оставшихся деду до выхода регулярного «Приказа министра обороны СССР о демобилизации солдат и сержантов срочной службы». Ошибка в ответе имела фатальные последствия: злостный мордобой или многочасовую прокачку ночью в казарме. Поэтому слоняры всегда внимательно считали дни до Приказа, для чего вели календарь. Мне, как «черпаку», уже не надо знать точный ответ на подобные вопросы.