Исайя Хэссел - Глаза богов закрыты

– Впервые побывал на казни? – свой первый вопрос он задал после пяти или, наверное, даже десяти минут молчания. Из-за совершенно какой-то невероятной безмятежности я совершенно потерял счет времени. Я мог бы просидеть тут в этой луже целый день, без еды и воды. Лишь бы только это состояние никогда не прекращалось.

– Нет, – тихо, почти себе под нос мямлю, но старик услышал меня и тяжело вздохнул.

– Человек, что стоял с краю был твоим отцом?

В ответ я киваю. Наверное, на моих глазах в тот момент должны были навернуться слезы от одного лишь упоминания об отце, но плакать совершенно не хотелось. Вместо этого я подумал: «Как старик узнал, что он был моим отцом? Мы ведь даже не похожи…».

– Весьма отвратное представление, но устраивают их постоянно. Люди давно привыкли к такому. Относятся как к чему-то должному и само собой разумеющемуся. Скорее даже как к развлечению, хотя я так никогда не считал и продолжаю на этом настаивать: настоящий человек, человек с большой буквы, не способен на такое абсолютное проявление эгоизма, как радость по отношению к страданию и смерти другого человека. Это проявление истинной сущности тех, кого обычно называют людьми. На самом же деле они ими не являются и никогда ими не были. Безрассудное проявление жестокости – удел животных и безумцев, тех, кто потерял свой разум или тех, у кого его никогда не было.

Кажется, он говорил что-то важное и нужное, но говорил он это сам себе, ибо моя голова оставалась пустой и бесполезной. Всякая мысль покинула меня – и хорошая, и плохая. А я наслаждался каждым мгновением безмятежности, освобождения от всех мирских тягот и забот. Старик, казалось, знал, что сейчас я не способен даже на самые простые мысленные процессы, поэтому либо вообще молчал, либо начинал о чем-то много-много говорить, заполняя бесполезными словами образовавшуюся пустоту вокруг меня. И вновь долго молчал, словно давая мне отдых, возможность насладиться абсолютным спокойствием, накрывшем меня с головой.

– Слова ничего не изменят, тем не менее, хочу, чтобы ты знал: мне искренне жаль. Потерять отца в столь раннем возрасте большая трагедия.

– Не могу поверить, что люди способны на такое. Они все убийцы! Каждый, кто радовался их смерти! – я весьма удивлен, что способен вернуться в этот мир и продолжить с кем-то разговаривать, не теряя смысл разговора. Удивлен тому, что добровольно вернулся к людским проблемам, не теряя при этом чувства невесомости.

– Такими их создали Боги. Они не ведают, что творят.

– Как Боги вообще могли такое допустить?

– Они сделали это специально, чтобы людьми было легче управлять.

– Я не понимаю зачем?

– Им нужно было дать людям возможность выплескивать свою жестокость друг на друга, чтобы они не начали выплескивать ее на что-нибудь другое. Стравить и манипулировать – всего лишь один из рычагов контроля.

– Я в это не верю! Это не может быть правдой! Мы верим Им, молимся Им, а Они с нами так поступают? Я не верю в это… просто не могу поверить.

– И правильно делаешь, что не веришь в безумный бред старика, давно выжившего из ума.

– Почему ты так про себя говоришь?

– Потому что нет ничего хуже, чем зная истину, жить во лжи и не иметь возможности что-либо исправить.

– Вы могли бы начать сопротивляться. Научить людей истине.

– Нет, я, пожалуй, слишком стар для такого. А даже будь я молод и не подумал бы сопротивляться. Боги не прощают такой дерзости.

– А разве бездействие – это хорошо?

– А разве плохо, если ты прекрасно знаешь, что твоих сил не хватит на то, чтобы хоть что-то изменить?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю, но, думаю, все же будет лучше жить, чем глупому погибнуть, так и не принеся никакой пользы.

Становилось холоднее и дальше сидеть в грязи было все менее комфортно, но мне все равно так не хотелось уходить. Рядом сидел этот старик, имени которого я даже не знал, и мы с ним о чем-то говорили, пусть смысл разговора я понимал слишком смутно, чтобы у меня получилось до конца вникнуть во всю суть разговора, но этот разговор успокаивал меня и мне не хотелось лишаться этого.

– Знаешь, Аарон, я, наверное, пойду. Начинает холодать, а чего мне уж точно не хватало, так это заболеть на старости лет-то.

Старик начал вставать и делал он это долго, старательно изображая старческую немощность.

– Откуда ты знаешь мое имя? – спросил я, мучительно стараясь вспомнить представлялся ли я ему. – Я не говорил, как меня зовут.

– Нет, не говорил, ох, – кряхтит, как может, даже лицо покраснело, но у меня все равно оставалось ощущение плохой актерской игры. – Я просто знаю его и все. Приятно было познакомиться… и поболтать. Удачи тебе, не злись и не переживай. Живи по течению, а не против и будет тебе счастье, – он наконец выпрямился и, слишком сильно опираясь на палку, стал медленно уходить, но, пройдя пару шагов, обернулся. – Если ты все же хочешь узнать, откуда я знаю твое имя, то могу угостить тебя вкусным чаем. А то небось уже окоченел в этой луже сидеть.