Дмитрий Гринберг - Однажды это случится. Сборник рассказов, пьес, сказок

Когда я открыл глаза, Чарли уже бодрствовал. Он лежал, осторожно прислушиваясь к тому, что находится за тканью палатки. Через минуту я встал и открыл её. Он первый вышел наружу, и резво всё оббежал. Он принюхивался к земле и посматривал то вверх, то куда-то вдаль. Я, постояв с минуту, решил, что здесь лучше не задерживаться слишком долго. Завтрак мог подождать. После сна, когда ты восстановил силы, инстинкт к самосохранению оживает, и становится, как новый. Иногда посматривая по сторонам, я собрал палатку, и подозвал Чарли к себе.

– Ну что, старина. Мы пережили эту ночь. Пойдём?

И мы отправились к машине, которая стояла на обочине. Кажется, её не тронули.

Однажды я видел лицо. Я запомнил, так как оно мне понравилось. Это было идеальным лицом. Впрочем идеальным в ней было всё.

Улыбка почти не сходила с её лица. Она просто сияла, иначе не скажешь. Всё в ней говорило о надежде. Да, глядя на неё, каждый мог обзавестись такой нелепой штукой, как надежда. Надежда на что? Да на что угодно. На завтрашний солнечный день, на то, что наша футбольная команда победит у титулованного соперника. На то, что президент раскается, и скажет, что так больше не будет. Ты мог поверить во всё, что угодно глядя на неё, на её неповторимую искреннюю улыбку.

Она выбрала себе смешного паренька, у которого была предрасположенность к полноте, но кое-как ему это удавалось не то, что бы скрывать, просто он не выглядел уродом, и рядом с ним она была абсолютно счастлива.

Я вспоминал о ней по нескольку раз в год это точно. Мы были из разных городов, поэтому не встречал её на улице, (да, забыл сказать: они поженились), не видел, как она стареет. Когда видишь человека каждый день, изменений почти не заметно, но недавно, а если быть точным – вчера я снова увидел её. Не могу сказать, что я бы её не узнал, но это был совершенно не тот человек, о котором я помнил столько лет, чьё лицо стояло у меня перед глазами, когда я их закрывал, и думал о чём-то прекрасном.

Мне вдруг стало очень страшно – все её прелестные достоинства превратились в недостатки. Уже не было той сияющей улыбки. Вместо неё появилась какая-то не снимаемая маска печали и усталости. Как и водится, пропал вкус к одежде, она стала неприметной мышкой с потухшим взглядом, и осунувшимися плечами. Потом я увидел и её мужа. Теперь он не носил свои идиотские пёстрые одежды с подтяжками, бабочками, шляпами и брюками в клеточку, и бог ещё знает с чем. Теперь он был просто толстый мужчина с короткими волосами. Он, должно быть, по-прежнему вызывал у неё умиление. Должно быть, она каждый раз глядя на него, думала: «Ничего… Мы состарились вместе…", и мне стало их так жаль. Затем я посмотрел на своих друзей, большинство из которых превратились в приятелей и просто знакомых. С ними произошло то же самое. Они распухли, всё мещанство расцвело в них, как ромашки на диком поле, до куда не могла бы добраться газонокосилка. Я вспомнил молодых подруг, которые думали, что так всю жизнь и будут спать в обнимку, а теперь они даже не разговаривают. Таких подруг я видел достаточно много, и никто из них не мог поверить, что с ними произойдёт то же самое, все они думали, что будут вечно молоды, и правила их не касаются. Но печальнее всего то, что я вспомнил и о себе… вот только я не знаю, как я выгляжу со стороны… Боюсь и предположить.

Как выяснилось, об стекло можно поранить не только пальцы, или руки. Об него можно поранить даже глаза, взглянув в зеркало.

К тридцати годам ты не тот, каким привык себя видеть, и этот упрямый факт каждый раз, каждый чёртов раз будет тебя ранить до конца твоих дней, и к концу жизни твои глаза покроются таким количеством шрамов, что ты начнёшь плохо различать предметы. Но на самом деле, для тебя это станет счастьем, потому что отражающих поверхностей со временем становится слишком много…

Сколько же дней шёл снег, никто вам и не скажет. Я тогда проснулся рано, очень рано. Мы собирались с отцом на охоту, но в тот день так и не смогли выйти из дому – никто не смог. Навалило столько снега, что дверь нельзя было открыть. На улице было очень холодно. Наверно, пар изо рта сразу в сосульки превращался. Отец растопил камин, и в доме стало теплее. Возле него всегда уютно сидеть. Особенно, если истории приятные. Только нам в тот вечер было не до историй. Тьма опустилась на город. Весь Флейстаун был, словно под чёрной мантией. Я тогда сказал:

– Пап, могу я позвонить Сэмюэлю?