Виктор Вассбар - Понять и полюбить

– Отпустило. Слава Тебе, Господи! – проговорила Клавдия, сделала шаг в сторону. Путь преграждал снежный бугор. – Намело, – подумала, и чуть было не упала, запнувшись обо что-то твёрдое скрытое снегом. – Вот беда, чуть было не расшиблась, – сказала, всматриваясь в снежный нанос.

Из сугроба выбивалось что-то тёмное. Клавдия всмотрелась, и тотчас крик разорвал застывший морозный воздух. Из снега торчал сапог. Клавдия узнала его. Это был сапог её мужа.

С остервенением разгребала Клавдия снег, шаль скатилась с её головы, рукавицы слетели с рук, но она не чувствовала холода. Показалось тело мужчины. Женщина не хотела верить своим глазам, до крови кусала губы. Ползала вокруг тела, открывавшегося её взгляду, и вот уже показалось лицо замерзшего человека. Снимая рукой и сдувая снег с его лица, она стонала, трясла мужа, просила его встать, и идти домой, но он был безучастен к её словам.

Хоронили Флегонта Филимоновича Кудряшова на третий день. На нём была новая рубашка, та, что сшила ему Клавдия к Светлому Христову Воскресению.

В дом к отцу Исидору, несущему церковную службу в селе Усть-Мосиха, пришли прихожане. Пришли проведать батюшку, не пришедшего на утреню.

Постучали в дверь дома батюшки, тишину услышали.

– Не беда ли, какая? – сказали и, с опаской отворив дверь, вошли в прихожую.

В доме было холодно, печь не топилась. Некому было её растопить. Попадьи у святого отца Исидора не было, а девку Ульяну, что следила за домом и ухаживала за ним самим, прогнал. Полгода проработала у него Ульяна и за три дня до праздника Богоявления попросила у него оплату за свой труд. Обозлился Исидор, сказал:

– На всём моём живёшь, в тепле моего дома, а не улице. Какую себе ещё оплату требуешь? Полгода молчала и вдруг… нате вам… денежку дайте. Нашто они тебе… деньги-то… нужны?

– Так… это… когда и конфект хочется, да и ленты уже все пообтрепались, сарафан в дырах, даже тряпицы на латку нет. Ни иголки, ни нитки… На люди стыдно выйти, – ответила Ульяна.

– А ты не ходи! Нашто тебе люди?

– Как нашто? А в церкву сходить, на икону помолиться. Свечку за упокой матушки и папеньки поставить. А и пряник сладкий хочется.

– Хочется, расхочется. Я тебе созволяю вечерять чаем с сахаром… со мной рядом. Развешь этого мало? Я и сам-то всего три раза чай с сахаром пью, так мне это нужно, чтобы силы были службу несть, а тебе сахар вообще противопоказан. От него зубы крошатся и червь их точит. Во-о-о! – ткнув указательным пальцем в потолок, заключил Исидор.

Вот на этом и расстались Ульяна и отец Исидор – священник села Усть-Мосиха, Куликовской волости, Барнаульского уезда и работница его сирота-девица.

***

– Батюшка Исидор, откликнись. Дома ли ты? – войдя в прихожую, одновременно проговорили мужики.

Дом молчал. Осторожно ступая на половицы, крестьяне вошли в горницу.

– Цветы на подоконниках помёрзли. Никак беда! – проговорил Иван Долбин, с каждым словом выдыхая изо рта струи пара.

– Ага! Тишина, как в могиле, даже жуть пробирает, – вжимая голову в плечи, тихо ответил Семён Лаовка.

– А ты окель знаешь, как оно в могиле-то? Али бывал там? – спросил Семёна – Иван.

– Бог миловал, – ответил Лаовка, и тотчас тишину дома разорвал вскрик, не громкий, но жуткий по интонации, а следом, как кувалдой по голове, пронеслось:

– Помер!

У шторы, разделяющей горницу на две части, большую – собственно, саму горницу, и меньшую, – спальню с двуспальной кроватью, стоял Фёдор Кутепов. Его оцепеневшая поза и протянутая вперёд рука говорили о том, что видит он что-то ужасное, что заставило его миг назад выплеснуть из груди жуткое слово, сказавшее следовавшим с ним крестьянам, что дом посетила смерть.

Долбин и Лаовка, крадучись, подошли к Фёдору и, посмотрев в направлении его руки, увидели нечто массивное, полностью закрытое толстым ватным одеялом, из-под которого торчали серые пимы с кожаными латками на пятках.

– Т-т-там, н-н-на к-к-кров-в-вати, п-п-помер!.. – увидев подошедших к себе товарищей, осмелев, но много тише, нежели несколько секунд назад, заикаясь, протянул Фёдор. – С-с-страшно, аж м-м-мурашки по телу.

– Кто? Где? Когда? – разорвал гнетущую атмосферу горницы громкий голос Семёна.

– Б-б-батю-ю-юшка п-п-помер. Н-н-недвижим… н-н-на… кр-р-роват-т-ти, – трясущимися губами, ещё более заикаясь от страха, ответил Кутепов.

Лаовка подошёл к изголовью кровати, плотно придвинутой к стене с маленьким прикроватным ковриком, постоял в задумчивости с полминуты, потом взял в руку верхний край одеяла и отогнул его.