Владислав Лебедько - Евангелие от Агасфера

Ускорив шаг, преследователь успевает заметить подъезд, в котором исчезает женщина. Совершенно не узнавая себя, он бегом взлетает на четвертый этаж и, одновременно с надеждой и ужасом, обнаруживает приоткрытую дверь. Минуту или две стоит он, совершенно очумевший, в преддверии Неведомого. Пространство пульсирует и плывет. Явь это или сон, где шестнадцатилетний Федя заворожено глядит на калитку, ведущую в общежитие швейного училища, за которой уже скрылись трое более смелых его товарищей в надежде на обещанные поцелуи. Он же тогда войти так и не осмелился. Выйдя из оцепенения, Фёдор Михайлович резко распахивает дверь…

Думаю, надеюсь, молюсь, что через пару лет, пройдя и переживя всю чехарду, которая выпадет ему на долю, Фёдор поймёт, что в этот момент свершилось, может быть, главное во всей его жизни. Он забыл себя и последовал за зовом судьбы…

«Мы вкус находим только в сене

И отдыхаем средь забот,

Смеёмся мы лишь от мучений,

И цену деньгам знает мот.

Кто любит солнце? Только крот.

Лишь праведник глядит лукаво,

Красоткам нравится урод,

И лишь влюблённый мыслит здраво.

Лентяй один не знает лени,

На помощь только враг придёт,

И постоянство лишь в измене.

Кто крепко спит, тот стережёт,

Дурак нам истину несёт,

Труды для нас – одна забава,

Всего на свете горше мёд,

И лишь влюблённый мыслит здраво».

Франсуа Вийон, «Баллада истин наизнанку»

– Таким образом мы и приходим к простому выводу, что в начале было слово, – крепко сложенный, сухощавый мужчина, коему можно было дать и чуть больше шестидесяти, и все восемьдесят, замолчал, – и воцарилась небольшая пауза.

– Душа моя! Десять лет жизни за тебя отдам, но ты говоришь совершеннейшую банальность! Я бесконечно ценю твой опыт, сейчас же, извини, никак не могу проникнуться, к чему ты сие изрек. Проповедовать собравшимся здесь стих первый из Евангелия от Иоанна, согласись, драгоценнейший, не комильфо. Тысяча извинений, вероятно я не постигаю глубины твоей метафоры, тогда изволь изъясниться полнее!, – эта театральная реплика, произнесена была густым баритоном в лучших традициях мелодекламации и уснащена широкими вальяжными жестами обаятельным человеком лет пятидесяти пяти, с густыми седыми усами и взлохмаченной шевелюрой, сидевшим по левую руку от упомянутого выше лысоватого пожилого господина – обладателя ясного, умного и глубокого взора.

– Какая-то нелепость, – пронеслось в голове Фёдора Михалыча, застывшего в дверях. На него, маячившего там с вытаращенными глазами, никто, казалось, не обращал внимания.

Женщина, привлекшая Федю сюда, стояла чуть поодаль от стола, на котором громоздились полупустые бутылки от красного вина и простые граненные стаканы. Помещение выглядело весьма необычно. Судя по всему, это была многокомнатная квартира, но совершенно нежилая. Наш герой, слегка успокоившись, принялся осматривать компанию, в которой он очутился и, по ходу фокусировки зрения, всё более убеждался в том, что все присутствующие здесь – те еще черти верёвочные, да и сама квартирка как-то по-булгаковски нехороша. Одна открытая дверь, возле которой как раз стояла босоногая, вела в смежную комнату, начисто лишенную мебели. Там возле окна виднелась обшарпанная батарея. Со стен, куда не глянь, сыпалась штукатурка. Над столом, вкруг которого расселась шайка гротесковых персонажей, болталась лампочка весьма веселого нрава. То и дело подмигивая, она погружала всю квартиру в таинственный полумрак.

Те, что сидели за столом, несмотря на гротесковость, смотрелись достаточно презентабельно по сравнению с босячкой в коротком донельзя платьице, ради которой Фёдор сюда и ворвался. Кроме неё, упомянутого уже пожилого господина, облаченного в тёмный твидовый костюм с бабочкой и его артистичного соседа слева, присутствовало еще двое. Прямо напротив Фёдора Михалыча располагалась пожилая женщина лет шестидесяти с короткими седыми волосами. На ней красовалась изысканная тёмно-бардовая блузка, украшенная устрашающих размеров брошью. Между ней и пожилым любомудром сидел молодой человек лет тридцати пяти – сорока, с длинными волосами, собранными в хвост. Одет он был в коричневую клетчатую рубаху навыпуск и вельветовые брюки. Об его обувке, торчащей из-под стола, следует сказать отдельно: туфли из шикарной змеиной кожи были разного цвета – одна туфля черная, другая же – желтая. Впрочем, пережившего лютый стресс Федю такого рода детали уже не шокировали.