Михаил Шторм - Золотой город

Они высадились из вертолета сразу за рекой Рио-Мадре-де-Диос и дальше пошли пешком. Дело в том, что на карте не было обозначено точное местонахождение золотого города. Район поисков представлял собой заштрихованный фрагмент, с виду небольшой, а на деле – огромный, учитывая численность экспедиции и труднопроходимость обследуемой территории. Участок сельвы между реками Рио-Мадре-де-Диос и Рио-Лас-Пьедрас занимал площадь примерно пятьдесят на пятьдесят километров. Неделя пути из края в край, не говоря уже о том, что искать предстояло внутри этого условного квадрата. И где именно, скажите на милость? Единственное предположение, высказанное Быковым, состояло в том, что инки должны были возводить город вблизи большого водоема, то есть возле реки. Однако у Рио-Мадре-де-Диос имелось несколько безымянных рукавов, и это явно не облегчало задачу.

Одним словом, Быков не верил в успех предприятия. Они были букашками, ползающими по зеленому лугу в надежде наткнуться на оброненную кем-то вещь. На фоне величественной сельвы шансы их были катастрофически ничтожны.

К фактору, работающему против экспедиции, следовало отнести также риски и опасности, подстерегающие путешественников на каждом шагу. Например, позавчера Монику загнала на дерево самка крокодила, взбешенная тем, что женщина приблизилась к гнезду с яйцами. Быкову посчастливилось очутиться рядом, а если бы нет? Вот свалилась бы Моника с дерева или ветка под ней обломилась бы, что тогда? Лучше даже не думать. И куда она опять собралась, интересно знать? Выбралась из кустов и, не задержавшись в лагере, отправилась дальше. Окликнуть ее? Еще решит, что Быков ее преследует. Лучше проследить за ней незаметно, чтобы в случае необходимости снова подстраховать.

Так Быков и поступил. Уже отойдя на несколько десятков метров, он вспомнил, что не захватил карабин, но махнул рукой.

И напрасно.

Он блуждал по чужой территории не первую неделю. Лапа немного зажила, перестала гнить и кровоточить, но наступать на нее было невозможно. Зверь не мог охотиться и вынужденно питался тем, что попадалось ему на пути: гнилыми объедками, тухлой рыбой, насекомыми, сброшенной змеиной кожей. Брюхо прилипло к хребту, сил оставалось все меньше. Если в ближайшее время не подкрепиться, ему придет конец.

Мысль о конце не вызывала у зверя страха, тоски или сожаления. Просто это противоположность жизни, а он жив, значит, должен делать все, что отвечает текущим задачам. Это не было желанием или стремлением. Растения, животные, птицы и рыбы живут для того, чтобы жить, потому что иначе нельзя.

Зверю ни о чем не говорило слово «ягуар», хотя если бы на пути ему попались люди, они могли бы его так назвать. Он не осознавал, что пятна на шкуре даны ему для маскировки, и воспринимал их как неотъемлемую часть себя. Зубы, когти, лапы, глаза и уши – все это и был он. И ему требовалась пища. Настоящая. Сытная, дымящаяся, пропитанная кровью и соком. Вот что он искал. Он являлся хищником и, чтобы жить, нуждался в чужой плоти, и ничто не могло изменить этот закон природы.

Было раннее утро. В полумраке леса ягуар временами становился невидимым, равно как и в те моменты, когда его шерсть золотилась в солнечных лучах. Рана уже не нуждалась в постоянном зализывании, однако зверю приходилось то и дело останавливаться для передышки, потому что он не привык передвигаться на трех лапах. То, что он попал в капкан, расставленный людьми, стало для него огромной бедой. Он лишился трех пальцев вместе с когтями и был вынужден покинуть места прежней охоты, чтобы его не выследили люди и не содрали шкуру, как с его самки. Он до сих пор помнит запах ее окровавленной туши. Когда ее свежевали, он, притворившись обессилевшим и безучастным, неподвижно лежал на земле – лапу стиснули челюсти капкана. Люди перестали обращать на него внимание, и он воспользовался этим обстоятельством. У него была только одна попытка, поэтому он сделал все как надо. Часть лапы осталась в железных челюстях, но ягуар, не обращая внимания на боль, метнулся в заросли. Он не погиб, а значит, ему предстояло жить дальше.

Почуяв запах добычи, он, насколько это было возможно, начал передвигаться бесшумно, почти ползком, прижимаясь к земле, переступая через каждую сухую веточку, минуя каждую кучку сухих листьев. Неподалеку обезьяны поедали плоды на поляне. Когда ягуар находился уже совсем близко, сторож высунул свою волосатую мордочку из листвы и издал предостерегающий вопль. Если бы не покалеченная лапа, никакие крики не уберегли бы обезьяний народец. Всегда находился сторож, готовый предупредить сородичей, да только после этого ягуару оставалось сделать всего один или два прыжка, чтобы настичь зазевавшуюся жертву. Но не сейчас. Попытавшись оттолкнуться как следует, он ощутил дикую боль и вместо того чтобы прыгнуть, неуклюже покатился по земле, после чего, посрамленный, был вынужден убираться прочь под издевательский смех ненавистных обезьян.