Александр Шляпин - Небо нашей любви. Часть первая

Впервые в жизни Валерка, в присутствии матери, достал из кармана пачку папирос, дунул в гильзу, и с силой сдавив ее своими зубами, закурил. Раньше побаиваясь отца он никогда этого не делал, но сегодня был тот день когда он окончательно превратился из юноши в настоящего мужчину.

Сидевшая на диване мать, увидев сына курящим, даже не удивилась и ничего не сказала. Смолчав, она в ту самую секунду поняла, что ее сын Валерочка, как она его называла уже не тот мальчик, которого она нежно целовала в родильном доме и кормила своей грудью. Он вырос, и теперь он вполне может сам решать, что ему делать.

– Давно куришь? – спросила она.

– Скоро уже год, – ответил Валерка.

– А если узнает… – хотела вдруг сказать мать, но осеклась на последнем слове, вспоминая кошмар сегодняшнего утра.

– Я, наверное, пойду домой? – спросила Леночка.

– Сиди! – властно сказал Краснов—младший, и, тронув ее за плечо, усадил на место. – Пойми Леночка, ты сейчас нужна мне и матери. Ты, словно бальзам на наши растерзанные души и сердца.

Лунева махнула головой в знак согласия и смиренным голосом, сказала.

– Хорошо, я побуду у вас еще немного.

– Так девушки… Слезами горю не поможешь! Кушать надо. Давай мать, накрывай стол, будем питаться и думать, как нам дальше существовать. На сытый желудок оно ведь лучше всего думается, – сказал Валерка, словами отца, показывая, таким образом, что теперь ему предстоит стать во главе семьи Красновых.

В эту самую минуту мать окончательно убедилась, что сын стал главой семьи и теперь только он в состоянии принимать твердые мужские решения. Приподнявшись с дивана, мать глубоко вздохнула, и, поправив фартук, впервые за целый день улыбнулась молодым. Подойдя к ним, она поцеловала Валерку и Луневу, и сказала:

– А в ребята, уже взрослые…

СМОЛЕНСКИЙ ЦЕНТРАЛ

Следственная камера восемьдесят три —смоленской тюрьмы, а в народе (централа) утопала в табачном дыму. Он, словно туман, висел в пространстве замкнутой комнаты и, перемешиваясь с запахом мочи, исходившей от тюремной «параши» выедал глаза.

В такой духоте этой зловещей и жуткой атмосферы кипела совсем другая жизнь в отличие от жизни на воле. Подследственные арестанты из— за жары, сидели на верхней наре по пояс голые и азартно резались в самодельные карты, которые они почти каждый день клеили из тетрадных листов при помощи прожеванного хлебного мякиша.

Тусклая, почерневшая от ваты лампочка «Ильича», вмонтированная за решетку в противоположную стену, лишь обозначала присутствие в камере круглосуточного света. Глазок в камеру, он же «волчок» или по— арестантски «сучка», раз от разу открывался и в нем появлялось недремлющее око местного вертухая, который блюл порядок и соблюдение советских законов в камере.

– Че «вертушок», зеньки пялишь!? Давай заваливай к нам, в «буру» скинемся на твои «прохаря». Мне они как раз будет по фасону. Я в них на танцы буду ходить! – крикнул Фирсан, заглянувшему в камеру охраннику.

– На Магадан этапом пойдешь, а не на танцы, – сказал охранник. Арестанты заливались смехом, подковыривая надзирателя острыми и колкими шуточками.

После недолгой паузы за деревянной дверью, обитой железом, послышался щелчок. Окно «кормушки» (дверка для передачи продуктов), открылось, и в камеру заглянуло полное и красное лицо местного надзирателя, которого местные обитатели называли «вертухаем».

– Ферзь, из вас кто будет? – обратился он ко всем сидельцам.

– Ну, я Ферзь, – сказал ехидно Сашка, перекатывая окурок «Беломора». – Только у меня погоняло Ферзь!

– Такой как ты Ферзь, может у меня в карцер сесть, – улыбаясь, ответил охранник, и, обнажив свои желтые лошадиные зубы, засмеялся.

– Ты «красноперый» за базаром следи! Как бы тебя самого на «штырину» не натянули, – огрызнулся Фирсанов, улыбаясь. – Отгоню на волю «маляву», и пришьют тебя в подворотне, как барашка. Чик и ты мертвый будешь…

– Поди ближе Ферзь. Базар у меня к тебе – от жигана «Шерстяного». Ты вроде у него в подельниках идешь?

Ферзь вальяжно подвалил к «кормушке».

– Чего надо? – спросил он, не очень громко и выпустил остатки дыма в лицо.

– Слушай меня, босота хренова, – ответил «вертухай» приглушенным голосом. – На первом этаже, как раз под вами в расстрельной камере сидит твой подельник – «Шерстяной». Он притаранил тебе «маляву». Просил, чтобы ты подсуетился насчет «бациллы» и курехи. Голодно ему на строгаче. Уважь мужика, он же под «вышак» катит. Он сказал, что бы ты молчал, как рыба – он на себя все берет. Ему один хрен вышка светит за то, что он кассира замочил…