Ирина Боброва - Гиблое место

Утро следующего дня выдалось ясным, солнечным. Подмораживало, хотя чувствовалось, что весна недалеко. Выехали верхами. Два демидовских рудознатца, Яков Иванович да пятеро казаков вместе с десятником Федькой. Десятник напросился с ними, когда узнал, что нужно будет заехать по дороге к чуди белоглазой. Видно, запала ему девка чудская, а может, решил доказать силу свою молодецкую. Невысокие монгольские лошадки бежали шибко, лес за воротами крепости стоял весёлый, сосновый, насквозь просвеченный солнцем.

– Красота! – сказал старший из демидовских рудознатцев.

– Приволье! – откликнулся младший.

– Та, ис эт-того леса преотличный получится т-ревесный ук-коль, – заметил Яков Иванович. – А руту можно и вот-той возить. Отличный протока имеетса.

На противоположном берегу великой реки вздымались крутые обрывы, покрытые сосновым лесом.

– А может быть, на том берегу проще поставить? Лес, опять же, и руду через реку возить не надо будет, – предложил Северьян Конюхов.

– А зюнгорцы? А кыргызцы? – напомнил Харлампий. – Это щас светло да зюнгорцев никого не видно, а как стемнеет, так на том берегу костры и разгораются. Караульные от князя их Аблакеты всю зиму, почитай, стоят.

– Так ведь по царскому повелению бригадир Иван Бухалцев по Иртышу идёт, и зюнгорцев гонит, и крепости ставит, – веско произнёс Северьян.

– Это неизвестно, кто кого гонит. Может, мы зюнгорцев, а может, и зюнгорцы нас, – хмыкнул Харлампий, рыжий казак с медной серьгой в ухе. – А вот на этот берег они не суются. То ли чуди боятся, то ли ещё чего.

Так, за разговорами, и не заметили, как светлый сосновый лес сменился мрачными пихтовыми урманами. Будто из светлой горницы шагнули сразу в тёмный чулан.

– Опа! – вскрикнул десятник Федька. – Кажись, подъезжаем. Что-то быстро добрались – то ли за разговорами, то ли опять дорога поменялась?

– А как дорога-то поменяться может? Плывуны али оползни? – поинтересовался любопытный Ивашка, младший рудознатец.

– Да так и поменялась, – ответил один из казаков, что до этого ехал рядом, разговор слушал внимательно, но сам в беседу не вступал. – Каждый раз едешь в это место чудское будто разными путями, и время всё разное на дорогу уходит. Порой бывало и вовсе в другую сторону направишься, и думы не держишь к чудям завернуть, ан глядь – вот они. И откуда берутся?

– Водят, – добавил другой казак. – Когда захотят тебя увидеть, так к себе и приведут, а не захотят – так неделю будешь блукать и не доберёшься.

Лес становился всё мрачнее, темнота сгущалась. Гигантские пихты уже не торчали чёрными свечами среди осинников и ельников, а вздымались в небо сплошной угрюмой стеной, смыкаясь над головой непроницаемым пологом. Дорога шла всё время вверх, подъём становился круче и круче.

– Смотрю, часто к чудинам-та наведываетесь, – заметил Северьян Конюхов. – Дорога-то вон какая накатанная.

– Да не ездим мы к ним. Редко когда, да чаще заплутавши. Они в гости-то не приглашают. А сами бывает, и заглядывают в крепость. Но всё больше пешком. И идут так, что не всякая лошадь за ними угонится. А дороге мы сами дивимся, чем её так укатывают. Ужо и спорили, а всё одно угадать не можем. Ровно, будто и не санный путь, а словно людей множество тут кажон день ходит. Только где бы им взяться, чудей-то по пальцам пересчитать можно, – десятник нахмурился. – Нечистое тут дело, – он перекрестился и продолжил: – Будто бесовским колесом прокатили.

Внезапно лес кончился, и небольшой отряд выехал на поляну. По краям поляны, достаточно обширной, стеной стояли всё те же чёрные пихты, а в середине… рощица – изящная, будто невесомая. Берёзы или не берёзы, или осины – не разберёшь, какие-то светлые деревья тянули вверх светлые же, снежно-белые, ветви. Рудознатцам показалось, что они никогда не видели более весёлого и красивого места.

– Похоже на гонгко – кит-тайское сфященное дерево кит-тайск-ких нарот-тоф, – задумчиво сказал Яков Иваныч. – А сие растений есть неиз-фестный науке витт. Хочу описание отправить в де-сиянс-академию, в Питерпурх.

– Да уж, весёлое дерево, – пробормотал Северьян Конюхов.

– А уж целебная сила-то такая, аж дух захватывает, – подхватил кто-то из казаков. – Но не пускает к себе чудь проклятая. Деревья эти для них, что для нас церкви. Язычники, одним словом, деревьям молятся.

– И то – живут в лесу, молятся колесу, – хохотнул другой казак, мужик старый, коренастый, с сединой в буйных кудрях.

Рудознатец внимательно оглядел поляну. Вроде и место светлое, и подвоха никакого, а на душе появилась непонятная тяжесть. Присмотрелся – будто светятся деревья, а свет-то не греет, холодный. Поёжился Конюхов, плечами передёрнул, и почудилось ему, будто гудение разносится, словно улей растревожили где. Да только какие пчёлы в марте месяце? Его пихнул локтём младший рудознатец, Ивашка: