Сергей Михеенков - Примкнуть штыки!

– Ну, ладно, Воронцов, больше мне послать в разведку некого. Действуй по обстоятельствам. Будь хитрее врага. Постарайся сохранить себя и своих людей. А сейчас ведите их всех на кухню. Поешьте как следует. Старшина кое-что выдаст в дорогу.

– Слушаюсь! – Воронцов вскинул к виску ладонь и вдруг подумал, что, возможно, видит своего ротного в последний раз, а потому сказал, обращаясь к Старчаку, но глядя на ротного: – Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту Мамчичу?

– Да, конечно. Что такое?

– Товарищ старший лейтенант, у меня к вам личное. Разрешите поблагодарить вас за то, что в рукопашном бою вы спасли мне жизнь.

– Это правда? – спросил Старчак Мамчича. – Вы были рядом?

– Да. Сержант храбро дрался. Заколол штыком немецкого гренадера первым же ударом. Спасибо тебе, сержант. Спасибо, сынок. – Мамчич обнял Воронцова. – Личное… Это не личное, сержант.

– Всё равно спасибо.

– Иди, сержант, пора.

Воронцов быстро собрал свою группу. Селиванов ни в какую не хотел расставаться с пулемётом. Автомата ему не нашлось. Помкомвзвода Гаврилов отдал ему немецкий карабин, отсыпал немного патронов и сказал:

– Вам там, может, и стрелять не придётся. В одиночку много не навоюете. Лучше сухарей побольше возьмите.

Кухню они отыскали на окраине Воронков. Под старыми липами, в овраге дымилась труба. Рядом лежали сухие берёзовые поленья, принесённые из деревни. Кашевар, пожилой дядька из роты аэродромной обслуги, сидел на бревне, привалившись спиной к толстой, в два обхвата, липе и курил трофейную сигарету. Пока шли к кухне, захолодало. Подул ветер. Курсанты запахнули шинели и подняли воротники. С поля, которое косяком белёсой стерни уходило к дальнему лесу, а возле деревни заканчивалось картофельными огородами, потянуло низкие тучи, и вскоре пошёл дождь. В окопах было всё же уютнее, теплее.

– Слава богу, хоть самолёты летать перестанут, – сказал кашевар, отваливая им в котелки увесистые куски густой каши, хорошо заправленной тушёнкой. – А то летают и летают. Бомбят и бомбят. Кому надо, ещё подложу. Приказано вас заправить под завязку.

Все охотно принялись за еду. Воронцов таскал из котелка горячие куски липкой каши и смотрел в поле, над которым ветер торопливо волок к лесу дождевые тучи, на полоски убранных огородов, обрамлённых сизыми зарослями полыни и пустырника. На огородах там и тут чернели кучи картофельной ботвы. Пора было бы её сжечь, а землю перепахать под зиму. Но жителям Воронков, видать, было не до того. За дорогой виднелись дворы, крытые дранкой, которая ещё минуту назад казалась белёсой, а теперь, под дождём, сразу почернела, как старая осиновая кора. Чуть ниже выглядывали из-за тынов крытые где соломой, а где гонтом хлевы. Штакетники, через которые буквально переваливались кусты сирени, ещё зелёной, как будто не поверившей в то, что уже октябрь и пора готовиться к холодам. Должно быть, и в его родном Подлесном сейчас та же картина: чёрные от дождя крыши, бурьян да полынь по облогам и закраинам убранных огородов, сирень, терпеливо дожидающаяся первых заморозков. Потом, когда случится первый зазимок, кусты сирени облетят в первую же ночь, и утром зелёные листья будут лежать на ослепительно-белом снегу, пока их не заметёт новым снегом…

Он глотал горячую, дымящуюся густым вкусным парком кашу и прислушивался к мерцающей боли в предплечье. Рука слушалась. Так что и сухожилья, скорее всего, оказались не задетыми. Никто из товарищей, с которыми он отправлялся на задание, не знал о том, что он ранен.

Когда уходили, Гаврилов спросил его:

– Как же ты пойдёшь – с этим? – И кивнул на плечо.

– Ничего. Заживёт помаленьку. Петров обработал рану, сделал перевязку. Вернусь к следующей перевязке. А там… – И он не осмелился признаться в том, что его, возможно, отправят в Подольск, в госпиталь.

– До встречи. Не знаю, свидимся ли. Нам, видать, опять вперёд. Пополнение вон пришло.

– Прощай, Гаврилов. – Они обнялись.

– Погоди-ка. На вот тебе. Вернёшься, отдашь. – И Гаврилов снял с себя трофейный бинокль и сунул его в руки Воронцову. – Тебе он нужнее.

Тушёнку, по тяжёлой килограммовой банке на каждого, и сухари они получили у старшины и рассовали по вещмешкам.

– Слушай, Сёмин, – завязался вдруг Смирнов разговор с кашеваром, – а тушёнку ты сегодня в котёл какую положил, свиную или говяжью?

Сёмин захлопнул крышку дымящегося котла, разгладил желтоватые, будто пересыпанные речным песком, прокуренные усы, сунул руку под заношенный фартук, в котором он и закладку делал, и дрова колол, и для начала разговора достал алюминиевый портсигар. Пожилой десантник Сёмин кашеварил чуть больше суток, но в отряде его уже уважали все.