Сергей Михеенков - Танец бабочки-королек

Иван Лукич мягко уступал, говоря:

– И то правда, и то правда… А старшему лейтенанту пулю без лахветничка тяжело будет…

– Да ты погубишь человека, коновал чёртов! – бранил «хирурга» староста, но большей власти над ним он не имел.

– Я ж, Фёдорыч, на эту должность не напрашивался. Отнюдь. Люди при смерти. Надо, как говорится, помочь… Но я ж не всякую врачебную науку знаю. А потому без лахветничка боязно бывает приступить. Это ж, Фёдорыч, пойми меня правильно, как всё одно в бою. Ничуть не легче! Отнюдь! Это как сам Суворов говорил: главное – ввязаться, а там брань дело покажет.

– Ну чего ты боишься, Иван Лукич? – заговорил Пётр Фёдорович с «хирургом» ласковее, видя, что тот стороной обходит лавку, на которой лежал, постанывая в полубреду, старший лейтенант. – Помнишь, Сокол на гвоздь грудью напоролся? Кто ему тогда гвоздь вытащил да рану залечил? Кому председатель колхоза премию выписал? Или что, зря, выходит, тебя колхоз премиями баловал? Зря тебя советская власть так ле́леяла?

– Сравнил, – как-то вроде бы даже обиженно ответил Иван Лукич. – То жеребец, а то – человек. Да ещё командир. Сделаю что-нибудь не так и подпихну свою голову под трибунал. А у меня старуха больная. Я себе не враг. Отнюдь.

И в это время, как раз в разгар их спора, в дом вошёл Воронцов.

– Вот, товарищ Курсант, посмотрите на него! – сказал Пётр Фёдорович. – Ещё лафитничек просит, а, налей ему, он и роги в землю… А ему операцию делать надо! Старший лейтенант вон уже маму вспоминает…

– Да у меня руки трясутся, товарищ Курсант. Старый я уже для такой работы. Человек – не конь. Отнюдь. У него организьм любезней. Чуть что не так затронул – и… – Иван Лукич взмахнул рукой. – Подхватят его хирувимы под руки и понесут.

– Куда понесут?

– Известно куда. На небеса. В иные, так сказать, чертоги…

– А под рюмку, выходит, и ничего, так, что ль?

Иван Лукич ничего на это не ответил, а только шумно вздохнул.

– Зинаида, – позвал Воронцов девушку, которая всё это время молча слушала их разговор, – где мне помыть руки?

– Что ты собираешься делать? – спросила она. – Вытаскивать пулю?

– Вытаскивать пулю будешь ты. А я буду стоять рядом и помогать. А ты, Иван Лукич, будешь консультировать и подсказывать, что делать. И отвечать за исход операции. Херувимов от Верегова отгонять.

Пуля вошла косо, глубоко. К счастью, рана оказалась чистой. Пришлось сделать надрез, чтобы вытащить её.

– Вот она, Зиночка, – сказал Воронцов, когда девушка сделала надрез стареньким, но остро отточенным скальпелем колхозного «хирурга» и задела кончиком багровый сгусток.

– Ага, я чувствую её, – шёпотом отозвалась Зинаида. – Скальпелем чувствую. Вот, стукается о железо… Пуля…

– Тащи-ка её вместе с этой грязью.

Зинаида обмотала пальцы марлевым бинтом и собрала тампоном багровый сгусток. Пуля выскользнула из её пальцев, покатилась по полу.

– Умница, умница, – хлопотал вокруг лавки Иван Лукич. – Вот закончится эта проклятая война, и тебе, доченька, учиться надо идти. На хирурга! В самую высшую медицинскую академию! Слыхал я, в Москве такая есть. Хирургов выпускает. Будешь нас тут в деревне лечить. У тебя, девонька, вон какие способности! Гляди, какую операцию провела! Даже я за такую бы не взялся!

– Ну тебе, Лукич, теперь только консилиумы проводить, – пошутил кто-то из прудковцев, наблюдавших за операцией.

Возле лазарета Воронцов приказал выставить пост. А сам пошёл на другую улицу.

В ночь опять подморозило. Звезды, казалось, ещё ниже опустились к заснеженному полю. Слышно было, как где-то за школой возле первого завала на дороге разговаривали часовые. А ведь предупредил, чтобы соблюдали тишину, подумал Воронцов. Надо там выставить своих, решил он, а деревенских – на внутренние посты. Пускай печи топят да за дворами приглядывают.

Вскоре его догнала Зинаида. Она окликнула ещё издали:

– Погоди-ка.

Он остановился. Она подбежала и вдруг сказала:

– Как ты меня сегодня назвал?

– Когда?

– Когда пулю вытаскивали. Ну, так как?

И Воронцов вспомнил: Зиночкой.

– Да вырвалось у меня, нечаянно, – сказал он.

– Как это, нечаянно?! Сказал, так сказал. Значит, думал так. Теперь всегда так и зови, – и, толкнув его в грудь, повернулась и быстро побежала прочь, на другую сторону деревни, к своему дому.

Он стоял и смотрел ей вслед. А она бежала и часто оглядывалась. И, оглядываясь, смеялась. Зачем люди смеются, подумал он, напрягая все свои усталые силы. Зачем? Наверное, чтобы не сойти с ума.