Евгений Петропавловский - Гроб из Екатеринодара

– Хто такой? Предъяви документы!

– С-с-сторож я, – простонал Лошадиди, ощутив внезапную мокроту в ногах и стремительный бег крови, готовой закипеть у него в жилах. – Д-документов н-не н-ношу…

– А хде Блюм-м-мумба с моими бабцами?

– Н-не зна-а-аю.

– Зна-а-айти-и-ить! – заорал Скрыбочкин, от натуги побагровев глазами, словно страшный пришлец из чуждого измерения. – Срочно отыс-с-сать и доставить обратно – хучь в нару-у-учниках-х-хбль!

– Слушаюсь! – Лошадиди раненой птицей стронулся с места – и заколомутил сапогами свежую грязь, лихорадочно вскидывая каменеющие от страха ноги и сшибая по ходу движения деревянные кресты, мраморные плиты, металлические ограды и прочую надгробную архитектуру. На окраине кладбища ещё долго затихал его крик:

– Па-а-амаги-и-ите, люу-у-уди! При-иви-иде-е-ени-и-иё-о-о-о!

Полковник не обратил внимания на звуки постороннего умоповреждения, летевшие мимо него и зыбкоструйно растворявшиеся в дождевом шуме. Он уже смутно догадывался, что зашёл слишком далеко и попал куда-то не туда, однако не понимал, куда именно. Скрыбочкин не узнавал ничего вокруг себя, как будто перестал жить в настоящем времени и перенёсся в прошлое или в будущее, где всё сделалось чуждым, клубясь безглуздой мутью и не обещая благоприятных перемен. Его разум не умел совладать со здравым смыслом прямой и обратной перспективы, да и не особенно стремился к этому, ибо ему пока хватало текущих впечатлений обманчивой, похожей на головоломку натуральной действительности. Которую он слабо осязал и не хотел видеть, но деваться от неё было некуда.

Вероятно, дело могло кончиться по-иному, без дальнейшего развития интриги и массовой жути. Однако внутренности Скрыбочкина жгло медленным похмельным пламенем; хотелось как можно скорее залить его если не пивом, то хотя бы чем-нибудь жидкоразведённым – а тут как раз вовремя ударил гром, и в свете разлапистой молнии взгляд полковника наткнулся на сиротливо стоявший подле могилы флакон спирта. Который он с военной обязательностью не замедлил употребить по прямому назначению. И, почувствовав облегчение, забылся в распахнутом гробу. Где его через пять минут и обнаружили подошедшие с фонариками Шноблю и Мудильяр.

– Этот зомби будет самым страшным среди всех, кого я знал, – восхищённо прошептал сын вудуистского колдуна, выпуская слова в воздух быстрой стаей, точно борзых собак, пометивших цвёлого зайца-русака и заложившихся за ним вдогонку. – Ведь на наших глазах выпил целую бутылку «напитка мёртвых»! Другой бы на его месте уснул невозвратно, а этот уже – видишь – пытался выбраться из гроба. Надо же, как не терпится ему!

– О-о-о, силён невероятно, – опасливо озираясь, согласился его сообщник. – Могилу всю разворотил! И когда только успел? Видно, руки чешутся у него, действовать хочет… Интересно, что он сейчас про людей представляет?

– Да что ему представлять? У него одно желание: потрошить всех, кто навстречу попадётся… Надо теперь успеть направить это желание в правильную сторону. Давай, поторапливайся, не то и до беды недалеко.

Они приладили на место крышку гроба. После чего, хлюпая по лужам и широко разъезжаясь ногами, понесли скорбное вместилище предполагаемого покойника по направлению к трассе.

В описываемое время дождь припустил пуще прежнего и продолжал усиливаться. Словно две хляби – земная и небесная – примеривались друг к дружке подходящими местами, дабы в удобный момент окончательно соединиться для гибели всего живого на планете. Где-то вблизи несколько раз подряд громыхнуло, и засверкали молнии. Разумеется, их кратковременного света не хватало воздуху, чтобы излечиться от ночной темноты, но Скрыбочкину было мягко и сухо, а яростный грохот природного электричества его не беспокоил. Потому, не ощущая необходимости пробуждаться, он продолжал лежать с закрытыми глазами и просматривать плавно проплывавшие перед ним картины незнакомой жизни без своего участия – будто заглядывал в чужие сны, кои успели состариться задолго до его рождения, а затем вновь расцвели и теперь торопились пустить корни глубоко в его расслабленный ум. Кого другого это, возможно, испугало бы пуще многих страхов реального самосознания – а Скрыбочкина не пугало, поскольку он вообще не любил бояться, считал это занятие недомозглым и старался держаться на ровной волне обыкновенного нелюбопытного слабочувствия, тихо ожидая грядущего и практически не сознавая своего ожидания.