Николай Старинщиков - Леший

Тем же путем, не встретив ни единого человека, я возвратился к лощине. Позади забор. Впереди огромный лог, поросший непролазным пихтачом. На дне его неслышно бежит в траве ручей.

Подобрав старое ржавое ведро, я перелез через чей-то трухлявый забор. «Где наша не пропадала», – решил я и тут же подкопал три развесистых картофельных куста. Розовая картошка походила на пушечные ядра, но кожура была еще слабая.

Набрав почти ведро, я опустился вниз к пихтачу. Развел костер из сухого валежника, дождался, когда он прогорит, и положил несколько картофелин в горячую золу. Голод – не тетка. Ребра еще с утра грозились вылезти наружу. Впрочем, общее состояние значительно улучшилось. Жар отступил. Старый дедовский способ, голодание, помог и на этот раз.

Пока пеклась картошка, я опустился в лощину, подобрал в траве у ручья пластиковую бутыль с надежной пробкой. Из бутылки еще не улетучился характерный запах лимонного напитка. Значит, бутылкой пользовались по прямому назначению. В нее не наливали опасные для организма вещества. Надо лишь ополоснуть, и надежная посуда будет всегда под рукой – крепкая, долговечная и, главное, легкая. В моем положении каждый грамм в тягость.

Ручей встретил меня прохладой, сосредоточенным воркованием и тихими комарами. Здесь они были в своей стихии: сырость – дом их родной. Однако подобраться к воде было трудно. Илистый берег быстро оседал под моей тяжестью. Деревянного лотка, по которому когда-то бежала вода, и ступенек к ручью не было и в помине. Понятно: садоводы пользуются водой из трубопровода.

Пришлось ползти, опираясь всем телом на топкую илистую поверхность. Колени и локти испачкались. Ничего не поделаешь, издержки обстоятельств. Зато в руках теперь был полный баллон ключевой воды. Да еще и напиться успел, давя нахлынувшее вдруг чувство голода, похожее на тошноту.

Поднявшись из лощины, я обнаружил, что картошка испеклась. Выкатил ее прутиком из золы и оставил студиться.

Картошка, казалось, остывала целую вечность. Клубни пропеклись. Корочка свободно отваливалась. Съесть нужно совсем немного, чтобы не навредить желудку. Лучше продолжить чуть позже. Я съел пару картофелин и лег под пихту. Плотные пушистые ветви надежно укрывали со всех сторон. Теперь можно и отдохнуть. Лежа на хвое, совершенно не чувствуешь неудобств. Было мягко. Пихтовая хвоя, в отличие от ели, не колет тело.

«Полежу, а потом что-нибудь придумаю. Надо отдохнуть…» – Я расслабился. Ветерок слегка обдувал пихту. Мошкара не беспокоила. Это был маленький рай. Дежурный сержант вчера собирался меня «обкатать»… Сегодня мраморный кобелюка… Не прыгнул бы из-за угла на бедного человека – до сих пор был бы жив, радовался солнцу… колбасе… еще чему-нибудь.

И я заснул.

Разбудил меня рев сирены, доносившийся из деревни, – этот звук нельзя спутать ни с чем. Затем послышалось урчание двигателей. Это были грузовые автомашины либо автобусы. В любом случае, это не легковые таратайки. Значит, народу прибыло немало. Оцепят деревню и вытащат, как блоху из овечьей шкуры. И ничего ты им не сможешь противопоставить, потому что удостоверения у тебя с собой нет. Потому что твоя жизнь здесь никому не нужна. Потому что ты для кого-то помеха.

«Картошку бросать придется», – подумал я с сожалением. – Лопату, конечно, я вам не оставлю. Это оружие, оно многого стоит…»

Взяв лопату, я углубился в пихтач, опустился косогорам вниз и здесь остановился. В таком положении, даже на голой местности, сверху меня трудно увидеть, пока не выйдешь к косогору. Но сделать это непросто: всюду заборы. Сплошные доски. Жерди. Колючая проволока. Тропинки здесь никому не нужны. Садоводу некогда гулять вдоль деревни. Тропинки и переулочки, что когда-то здесь были, все как один перекрыты. Разве что лесом можно пройтись вокруг.

Лесок кончился. Я стоял в низине. На пути был теперь овраг. Возвышаясь, он тянулся от подошвы косогора до самой церкви. Предстояло проскочить это голое пространство, обойти косогор и повернуть за него у реки.

К елям! К тулупу!

Только бы никто не заметил!

Речной берег темнел зарослями. В проеме мелькнула чья-то фигура – одна лишь всего голова. Голова смотрела в мою сторону и кому-то судорожно махала рукой.

Я был виден как на ладони. Ничего не оставалось, кроме как быстро войти в овраг, из которого был лишь один путь – верх, к церкви. Там можно спрятаться, потому что дверь была без замка. На углу там висела каменная табличка: «Петропавловская церковь в псевдодревнерусском стиле, построена в середине девятнадцатого века». Она никому была здесь не нужна. Ее отреставрировали после съемок фильма «Сибириада», затем вторично «раскулачили» по полной программе, ободрав доски чуть не до самой макушки. Дверь, помнится, была подперта могильной плитой с отбитым низом. «Юлия Александровна Захарова скончалась 26 декабря 1916 г. на 58 году. Мир праху твоему».