Карл Май - Том 11. Из Багдада в Стамбул. На Тихом океане - рассказы

— Ничего страшного, сиди, — ответил он. — Этот беббе оказался в пять раз длиннее меня и здорово врезал мне. Хамдулилла, он так больше никогда не поступит!

— Но ты ведь не убил его?

— Нет, зачем, я ведь знаю, что ты этого не одобряешь, эфенди.

Меня несколько успокоило то, что никто из наших противников не лишился жизни по нашей вине. Это оказалось нам на руку, когда мы попались в руки беббе — они не применили к нам законы кровной мести. Мы продолжали скакать еще с четверть часа. Место боя давно скрылось, но преследователи не отставали. Они разделились. Те, у кого были лошади получше, подобрались ближе, остальные отставали.

— Эмир, они нас догонят, если мы не поскачем быстрее, — заметил Амад эль-Гандур.

— Мы не можем перенапрягать лошадей. К тому же они разделились, и лучше с ними переговорить, чем устраивать эти ненужные гонки.

— Машалла! Ты желаешь говорить с ними? — прокричал Мохаммед Эмин.

— Непременно. Мыслю так — вы их завлечете так далеко, что они откажутся от преследования. Скачите дальше. А я подожду здесь.

Они поскакали в том же темпе. Я слез с лошади, взял в руки ружье, сел и стал ожидать всадников.

Когда они были в тысяче шагов от меня, я размотал свой тюрбан и помахал им в воздухе. Они сразу же перешли с галопа на шаг и остановились где-то на половине означенного расстояния. Коротко посовещавшись, они делегировали ко мне одного, который подошел и спросил:

— Отчего ты сидишь на земле? Это что, такая хитрость?

— Я хочу говорить с вами.

— Со всеми нами или только с одним?

— С одним, которого вы выберете и направите ко мне.

— У тебя есть оружие.

— Он может прихватить свое тоже.

— Положи его подальше, тогда придет один из наших.

— Тогда и он пусть оставит оружие.

— Он отложит его!

Я поднялся, положил оба кинжала и револьвер на землю, повесил ружье и штуцер на седло. Потом снова сел.

Эти люди наверняка не знали, сколько у меня с собой всякого оружия, я мог спокойно припрятать револьвер под одеждой, но мне хотелось быть честным, чтобы с их стороны ожидать такое же отношение.

Я насчитал одиннадцать мужчин. Тот, с которым я говорил, вернулся к своим и переговорил с ними. Потом спешился, снял ружье, нож и кинжал и пешком пошел ко мне. Это был пятидесятилетний стройный мужчина приятной наружности. Его черные глаза горели ненавистью, но он сел безмолвно передо мной.

Я молчал, и ему пришлось начать беседу со слов:

— Чего ты от нас хочешь?

— Я хочу с тобой говорить.

— Так говори!

— Я не могу.

— Аллах! Почему?

Я показал назад.

— Посмотри, у меня с собой было много оружия, и я отложил его, то же должен был сделать ты. Ты ведь обещал оставить свое. С каких пор беббе стали лжецами?

— Я — лжец?!

— А как расценить дубинку под твоей накидкой? — И я указал на заметно выпирающую из-под одеяния рукоятку.

Он заметно смутился, залез под накидку и отбросил оружие подальше.

— Я забыл о ней, — признался он, как мне показалось, искренне.

Это убедило меня в том, что вероломства мне от него ждать не надо. Он мне не доверял, опасался меня и допускал непредвиденную ситуацию.

Я начал:

— Так пусть будет между нами мир хотя бы до тех пор, пока наши переговоры не закончатся. Обещаешь мне это?

— Да, обещаю.

— Тогда дай мне руку!

— Вот она.

— Почему вы нас преследуете? — спросил я затем.

Он удивленно взглянул мне в лицо.

— Ты что, глупец? — вскричал он. — Вы ограбили нас, вы пришли как враги на наши границы, а ты еще спрашиваешь, за что мы вас преследуем?

— Мы пришли не как разбойники, не тем более как ваши враги.

Он еще больше удивился.

— Разве нет? Аллах-иль-Аллах! И взяли при этом наш скот и наши палатки со всем, что в них было!

— Ты ошибаешься! Это не мы, а беджат!

— А вы и есть беджат!

— Нет, мы пятеро мирные люди. Один из них и я — воины из далекого Франкистана, третий — мой слуга, араб, родившийся по ту сторону Мекки, а еще двое — бениарабы, уроженцы западных земель, которые не числятся у вас в недругах.

— Ты говоришь, чтобы сбить меня с толку. Так тебе не удастся одурачить нас. Вы — беджат!

Я сорвал бурнус и отвернул белый рукав моей куртки, затем отогнул и нижнюю рубашку.

— Такие руки у арабов, беджат или курдов? — спросил я.

— Он белый, — ответил он. — А все тело тоже такое?

— Конечно. Умеешь читать?

— Да! — заявил он высокомерно.

Я достал свой блокнот и открыл его.

— Это язык арабов или, может быть, курдов?

— Это чужая письменность.