Мария Тарасова - Сад за забором и другие истории

Вскоре маленький огонек воспылал рядом с человеком. Костер этот предусмотрительно горел на плотном настиле. Он был небольшой, этот очаг, и состоял из тех веток и поленьев, что были крепко привязаны к рюкзаку. Оттуда же человек достал металлическую треногу, консервные банки и отвязал котелок. Аромат еды воспарил среди этой безмолвной глуши.

Человек ел жадно, будто не ел уже очень, очень давно, и чавканье с хлюпаньем, которыми сопровождалась трапеза, были слышны за многие километры. Затем можно было услышать усталый зевок, тихий и поскуливающий, а затем и мерное сопение.

Путник, свернувшись калачиком, точно беспомощный щенок, спрятал голову за рукавом и заснул. Но сон этот был беспокойный, полный кошмаров и неясных тревог, отчего он то и дело вздрагивал, шевелил пальцами, морщил нос и брови.

***

По зеленым склонам шагал второй человек. Он то припадал к земле, выискивая следы, словно лис, то вытягивался, рассматривая горизонт, чем походил на тонкого как жердь суслика. Было в его поведении что-то звериное, нечеловеческое, отчего мурашки бежали по коже у всякого, кто встречал его на пути. Вот человек очередной раз выпрямился и, потянув воздух носом, жадно улыбнулся, как улыбался всякий порядочный охотник, увидевший наконец свою дичь.

У этого человека не было никакой поклажи, и все же он шел прямиком в горы, и местные пастухи с их белыми козами только молча дивились тому, как бесстрашно этот человек шел и как по-кошачьи тихо пружинили его длинные ноги.

Вот он ступил на первый, еще тонкий слой снега. Но даже он не смог нарушить тишину звериных шагов этого человека. По мере того, как он неспешно поднимался в горы, все больше становился снежный покров, и все дальше оставались позади зеленые луга. Он вступал во владения Пустоши.

Ему некуда было спешить. Он знал, что его добыча не сможет от него убежать.

Подумав об этом, он самодовольно хмыкнул и, подняв ворот своей шерстяной куртки, зашагал дальше.

***

Только-только просыпалось в горах солнце. Его скользящие лучи медленно, точно боясь разбудить, подкрадывались к спящему путнику. Вот он заворочался, протер заиндевевшие глаза и огляделся. Все было также безмолвно и спокойно как вчера. Розовый восход озарял всю Пустошь слабым малиновым свечением и казалось, что все в мире вдруг стало похоже на так и не отмытую от крови рубашку. Он выдохнул, натопил снега и сделал себе чай. Завтрака не было. Наскоро собрав вещи, словно торопясь на поезд, человек надел лыжи и снова принялся подниматься в гору. Он усердно работал палками и не без труда продвигался вперед. К полудню он достиг крутого откоса и ему пришлось сделать большой крюк на восток, чтобы обойти его.

Человек, такой крохотный, такой хрупкий, карабкался по взгорью. Лыжи теперь были туго привязаны к рюкзаку, как и палки. В ход пошли легкие альпинистские крюки-кошки. Долгое время он упорно лез вверх, пока не выбился из сил и, уставший, не лег на один из особо широких выступов. Он был похож на мышь, карабкающуюся по слишком крутой лестнице. Поев едва разогретую на костре пищу, он встал и, оглядев раскинувшийся под ногами пейзаж, нахмурился.

Далеко внизу маячило что-то черное. Кто-то шел по его следу. Немного подумав, путник потушил костер и, закопав его снегом, снова взялся за подъем, налегая на крюки с удвоенной силой и рвением.

***

Второй человек шел упрямо, по-волчьи петляя рядом с лыжней. То ли это была такая привычка, то ли и правда по следу шел скорее волк, чем человек – до того неясны были его повадки и до того холодно он держался, равнодушно осматривая величественные горные пейзажи. Всякий, кто оказывался здесь в первый раз вздыхал так сладко, что казалось, будто нет в этих горах ничего опасного и страшного, только блаженная нега. Так восхищались все, кто только ступил в эти края. Только потом путники узнавали и о тяжелых подъемах и не менее тяжелых спусках, о том, как порой не хватает еды и тепла и как одинаковы бывают снежные пейзажи.

Но этот человек не вздыхал. Он шел все также плавно, не торопясь, словно прогуливался. Его не пугало приближение ночи, наоборот, он знал, что ночь – его время. Она даст ему гигантскую фору, потому что его добыча будет спать, а он – идти.

Лыжня все вела его вперед, но тут его невозмутимость поколебал поднявшийся ветер. Гул и свист нарастали, волны снега свободно понеслись по лыжне, заметая ее. Человек, не проронив и слова, также холодно пошел вперед. Лыжня все исчезала и, наконец, окончательно пропала под натиском нарастающей бури. Тогда человек, прорычав что-то неясное себе под нос, остановился в нерешительности. На снегу не осталось больше следов, запаха и подавно.