Виталий Колловрат - Дерево Судьбы

Если человек уже поднялся на хребет, то передвижение по нему не принесет ничего нового. Те же прыг-скок. Иногда, правда, мелкие камни заменялись огромными глыбами, путь между которыми надо было еще найти. Но здесь на вершине хребта пролегала очень посещаемая тропа. В общем тропой ее можно было назвать с большой натяжкой. Хотя на ней и попадались отметки краской, но ее присутствие между этими рисунками показывали царапины на скалах от палок прошедших здесь путешественников. А в остальном это было просто направление.

Где-то, через час, он достиг вершины Малого Боруса. Об этом ясно говорил небольшой тур, сложенный из окружающих камней и флаг гордо реющий над ним. С этой точки он смог уже разглядеть долину и свой лагерь в ней. До него было так близко. Ведь наш взгляд летит по прямой. Он не оскорбляет себя изгибами и обходами. Для него расстояние это всегда прямая. Жаль, что тело не может повторить этот подвиг и что бы добраться туда, куда упирается взгляд, ему приходится делать очень много поворотов, обходов, прыжков и других телодвижений.

Сделав несколько вздохов, он начал свой крайний на сегодня спуск. Спуск был не легким. Мысленно благодаря себе за походные палки он потихоньку спускался. Жажда усилилась, а вода почти кончилась. Движение вниз стало причинять ему еще большие мучения, чем подъем. Ноги устали. Тело устало. Оно хотело покоя, и попить и пожрать. Чашка свежезаваренного кофе манила его к себе как путеводная звезда. Он знал, что она ждет его там, внизу. И он шел к ней на одной только силе воли.

Прыг-скок, прыг-скок. Час за часом. Чаша озера Цирк, которое лежало прямо в начале долины, звала его. С каждым прыжком она приближалась.

Когда ты приближаешься к основанию горы, первой из поля видимости исчезает вершина. Перед тобой остается только склон террасы, который и кажется тебе вершиной. Но ты начинаешь подъем и эти террасы, начинают убегать от тебя вверх. Ты поднимаешься, а они убегают. Кажется, ты вот уже на верху, но приблизившись, ты видишь все тот же склон. Тоже самое происходит и на спуске. Когда ты стоишь на вершине, ты не видишь основания горы, его заменяют террасы. Ты спускаешься на несколько метров вниз, и вот исчезает все, и вершина и основание. Ты не понимаешь где ты, на какой высоте. Ты можешь ориентироваться только глядя вдаль. Даль она безбрежна, и ты не можешь привязать себя к одной её точки и шагать от нее. Ты застываешь между небом и землей. Перед тобой или за тобой, в зависимости от того куда ты идешь вверх или вниз, есть только терраса, которая отделяет тебя от мира, от жизни. И тебе кажется, что ты стоишь на беговой дорожке, которая движется под тобой, а ты стоишь на месте. Те, кто не был в горах и не ходил по ним, не поймут этого, но оно, ощущение, есть.

И вот сейчас Сергею казалось, что он топчется на месте, а какая-то гигантская беговая дорожка просто подводит к нему склон, просто меняя основание. Несет к нему под ноги камни разных размеров.

И только через большой промежуток времени, вглядываясь в очертания озера Цирк, он вскоре уверился в том, что действительно спускается, а не стоит на месте.

Жара, жажда, усталость и голод. Вот четыре коня апокалипсиса, которые гнали его вперед. Туда где он мог погасить или утолить, или пристрелить этих коней. И он шел и шел. Ему вспомнился рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни». Он вспомнил как там мужчина, измученный голодом и усталостью полз к кораблю. Он изгибался и корчился, пытаясь ползти. Ему казалось, что он ползет очень быстро, хотя с корабля видели только извивающееся на месте тело человека. Само собой, напрашивалось сравнение. Сергей в страхе оглядывался, боясь увидеть себя стоящим на одном месте. Но страх его был напрасным. Он шел. Он еще не потерял того человеческого облика, как тот бедолага из рассказа и реальность у него не перепуталась с мыслью.

Вот, наконец, и озеро. Спуск к нему он сумел завершить. Пить хотелось ужасно. Но подойти к озеру было не так легко. Весь берег устилал довольно крупный курумник, тоже весь покрытый черным налетом. Этот налет был к тому еще и очень скользким. А ноги его уже почти не слушались. Они стали деревянными колодами, которые переставлять приходилось уже почти руками. Но жажда была сильнее физической усталости. И он, часто останавливаясь, чтобы не упасть, все-таки добрался до воды. Спина не гнулась, колени не работали. Поэтому процесс набирания воды в бутылку занял больше времени, чем было необходимо. Но вот, наконец, живительная влага коснулась губ, и пересохшего горла. Сейчас можно было уже не экономить воду, и он вливал ее в себя с большим наслаждением, не успевая глотать.