Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

Цзын-Тун кашлянул и стал бросать карты.

И на этот раз Иванов проиграл.

— Все? — спросил Цзын-Тун.

Иванов оперся левой рукой на край стола, согнув спину, и опустил на середину стола правую руку, сжав ее в кулак.

Когда он разжал кулак, — на столе оказалась кучечка золотых.

— Валяй! — сказал он и прямо в упор уставился на Цзын-Туна.

Грудь его тяжело поднялась и опустилась.

Цзын-Тун слегка побледнел…

Иванов откачнулся от стола, мигнул веками и выговорил с трудом, будто слова у него цеплялись во рту:

— Ну… я сказал.

— Карта? — произнес Цзын-Тун, совсем так, как Иванов, изменившимся голосом, двигая челюстями медленно и тяжело, словно помимо воли.

— Все та же!

— Бубна или пика?

— Пика!

Теперь Иванов выиграл.

Цзын-Тун поднялся со стула…

— Пойдем ко мне.

Он дернул Иванова за рукав.

Иванов в это время тасовал свою колоду. Он поднял голову и посмотрел на Цзын-Туна.

— А?

Глаза его не мигали, рот был открыт. Он смотрел на Цзын-Туна, но казалось, он его не видит и не слышит, и не понимает, что от него нужно Цзын-Туну.

— Пойдем, — повторил Цзын-Тун.

Только теперь Иванов его понял…

— Пойдем, — сказал он и двинулся от стола, положив свою колоду в карман.

Он шел вслед за Цзын-Туном, громко стуча сапогами, опустив голову и сунув руки в карманы пиджака.

Вдруг он схватил Цзын-Туна за плечо.

— Зачем?

Цзын-Тун оглянулся. На минуту в его глазах мелькнуло выражение испуга… Он словно колебался.

— Ну, идем, — сказал Иванов и опять опустил голову.

— Ты откуда достал деньги?

Иванов молчал.

Он стоял перед Цзын-Туном, опустив голову, как-то весь сгорбившись, держа руки в карманах пиджака.

— Ну!

— Достал, — сказал Иванов, подняв голову и вздернув плечи.

Глаза его широко открылись.

Цзын-Тун забарабанил по столу пальцами.

— Где достал?

Иванов пожал плечами.

— Мало ли где…

И он развел руки…

Пальцы Цзын-Туна выбивали по столу дробь все громче и громче.

И вдруг он неожиданно подступил к Иванову почти вплотную.

— Где, спрашиваю?

Он так и впился в лицо Иванова маленькими глазками.

Руки теперь он держал опущенными вниз, растопырив и согнув пальцы, как будто у него были не пальцы, а когти, и он собирался впиться ими в Иванова.

— Ну, где?

Иванов немного попятился.

Но Цзын-Тун сейчас же опять очутился возле него.

— Где?

Иванов оглянулся на дверь, потом растерянно поглядел вокруг.

— Убил? — зашептал Цзын-Тун, тоже оглядываясь назад. — Убил?… Слышишь?

Иванов побледнел.

— Ведь ты пошел проводить до вокзала?

— Зачем вокзал? — произнес Иванов все так же растерянно.

Неподвижным взглядом смотрел он в одну точку, продолжая разводить руками.

— Зачем?… Какой вокзал?…

— Убил? — снова зашептал Цзын-Тун. — Где ты девал этих барынь?

Иванов опустил руки и быстро-быстро зашевелил пальцами. Нижняя его челюсть тряслась. Глаза забегали по комнате и вдруг сразу, словно увидев что-то страшное, остановились.

Нижняя челюсть отвисла. Еле ворочая языком, он произнес:

— На пустыре…

— Значить, убил?…

— Не знаю…

Все так же быстро перебирал он пальцами.

Голову он держал прямо и прямо неподвижным взглядом смотрел перед собою.

— Как не знаешь?

— Не знаю, — повторил Иванов.

Он словно всматривался во что-то, что пока различал смутно и неясно.

— Не знаю.

Голова его затряслась.

— Не знаю…

А глаза все смотрели неподвижно, слабо, в одну точку.

— На пустыре? — спросил Цзын-Тун.

— Эге, — сказал Иванов. — Эге.

Он кивнул головой.

— Только я не убил.

И он затряс отрицательно головой.

— Нет?

— Нет…

Он снова тряхнул головой.

— Они копошились.

— Копошились?

— Да…

— Куда же они делись?…

На лбу Иванова выступили крупные капли пота.

— Не знаю.

— Может, ушли?

Он снова повторил:

— Не знаю.

Цзын-Тун поспешно оделся.

— Пойдем на пустырь.

— Пойдем.

Они отправились на пустырь.

— Где?

— Вон там.

Иванов протянул вперед руку.

— Там.

Он шел рядом с Цзын-Туном, прямо держа голову. Иногда он спотыкался. Но он все равно не глядел под ноги, о что споткнулся.

Он подвигался вперед как лунатик, как автомат.

Цзын-Тун тяжело дышал. Слова срывались с его губ отрывисто и глухо. Он силился разглядеть то, на что ему указывал Иванов, но ничего не видел.

Вероятно, и Иванов тоже не видел ничего, так как темень была страшная, но ему, должно быть, казалось, что он видит что-то…