Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

Голова горела…

Он повел глазами, медленно вращая белками с красноватыми жилками, в одну сторону, потом в другую, потом запрокинул голову.

Веки тихо наползли на глаза, Рот оставался полуоткрытым.

Он слабо, втянув в рот, прижал нижнюю губу зубами, и сейчас же губа, словно сама собой, высвободилась из-под зубов и отвисла.

— Воды…

Но он сам не услышал своего голоса… И он знал, что, если бы он имел возможность запросить громко, во весь голос, его все равно никто не услышал бы.

Но он опять повторил, почти беззвучно шевеля губами:

— Воды…

Облизнул горячие губы кончиком языка и прошептал еще тише:

— Хоть бы каплю…

Глаза совсем закрылись. Грудь задышала слабо, тихо. Еще больше запрокинулась голова…

Снова тихо зашевелились запекшиеся губы… Блеснули кончики белых зубов…

— Хоть бы росинку… Сестрица!..

Ему показалось в это мгновенье, что он на перевязочном пункте. Там много воды. Целые баки…

И он уж видел эти баки… И казалось ему — уже он слышит шум шагов… Вот-вот холодный краешек стакана коснется воспаленных губ…

Или, может-быть, воды принесут в корце?

Начался бред.

Но бред был мгновенный. Мысль о воде, мелькнувшая в мозгу, облеклась в формы и образы, но эти образы исчезли так же мгновенно, как мгновенно родились — вместе с другой мыслью:

«Скатился под откос… Один… никто не видит».

Он открыл глаза.

— Третья!

«А! пушки еще тут… Что же тот фейерверкер?»

И опять мысли о воде.

Земляк, хотя бы ты… Небось, есть у батарейного.

— Четвертая!

Как же это он не расслышал третью? Он вспомнил про дым после выстрела. Дым, как и в тот раз, клубился над оврагом.

Только теперь он был гуще, как туман.

Как же это он пропустил выстрел?..

А вот теперь слышит… Ого, как громыхнуло!..

Господи, хоть скорей бы кончилось…

Он приподнялся на локте, нагнул ветку чтобы не мешала видеть, что делается впереди, в поле, и поглядел туда.

Прежде всего он увидел налево черную волнующуюся линию трех или четырёх казачьих сотен, развернувшихся фронтом.

Казаки, должно быть, готовились к атаке.

На солнце, над их головами, такой же неровной колеблющейся линией блестели пики.

Острия пик то потухали, то вспыхивали. Раза два они загорались ровно по всей линии.

Лошади стояли одни спокойно, другие топтались на месте, выдвигаясь крупом назад из общей линии, опять равняясь, снова выпирая из фронта.

Хриплый, словно простуженный голос кричал что-то на фланг.

Впереди казаков дальше можно было рассмотреть неприятельскую пехоту.

Пехота отступала…

Вот ближайшие к казакам ряды пехоты остановились… Сверкнули штыки… И через секунду штыки затянуло синим дымком.

Раздался залп…

Опять сверкнули штыки, и из-за рассеявшегося дыма вырисовались спины отходивших врагов, мерно нога в ногу равняясь плечо к плечу.

Японцы, отступая, отстреливались.

— Первая!

Он видел, как шрапнель разорвалась над средними неприятельскими рядами, начавшуюся в рядах сумятицу, и снова потерял сознание…

Но, теряя сознание, он отчетливо расслышал впереди себя лошадиный топот. Как во сне, у него мелькнула мысль:

— «Пошли в атаку».

Пришел он в себя уже вечером.

Солнце садилось.

Кругом было тихо. Он посмотрел на холм, где стояла артиллерия, — никого…

Впереди — тоже пустое поле.

Его охватил ужас.

Значит, бросили… Может, искали, да не нашли. Может, считают убитым.

Значит, конец…

Значит, подыхать ему тут в овраге, как собаке…

Он попробовал встать и не мог. Попробовал ползти на четвереньках, но он полз в гору, туда, откуда свалился, и почувствовал сразу, что не в силах ползти в гору.

— О, Господи!

Он стоял на четвереньках, тяжело дыша, собираясь с силами. Потом схватился рукой за ветку, протянулся немного вперед и остановился опять.

— Нет, не могу…

Красные круги пошли перед глазами.

Он выпустил ветку и лег на спину.

— Умирать, так умирать…

Но сейчас же оперся обеими руками о землю и сел.

— Нет, что же это! Как же это умирать… За что?

Тихонько провел он ладонью по больной ноге. Кровь на штанах запеклась коркой; сквозь штаны он нащупал бинт. Бинт на ощупь был тоже, должно быть, в крови, и кровь на нем тоже засохла.

Но теперь кровь не идет больше. Все-таки ему удалось ее остановить.

Боли в ране он не ощущал почти никакой. Но страшно болею левое плечо, ломило грудь и спину.

Верно, сильно разбился он, когда летел по откосу по камням.