Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

И вдруг он встряхнул головой.

— Ты спрашиваешь, у кого?

Он пристально поглядел ему в глаза.

— Да, у кого?

— У шамана! (Шаман — колдун у сибирских инородцев.)

И Семен подбоченился.

— Вот, брат, у кого. Тут, брат, живет потихоньку. Один купец тутошний выписал.

— Русский? — изумился Петька.

— Зачем русский… Не знаю какой, а только выписал.

— И вы ходили?

— Говорю, ходил.

— Ну, а он?

— Шаман-то?

Семен снова опустил голову.

— Э, брат…

Голос у него стал тихий. В усах мелькнула улыбка. Так люди улыбаются самим себе, своим собственным мыслям. Снова он тряхнул головой.

— Он, брат, меня отчитывал.

— Как отчитывал?

— А так, колдовал…

— Ну те?..

— Вот тебе и ну те! Заколдовал…

Семен стал серьезен.

— Да как заколдовал? — вмешался в разговор и Кузьмин.

— Насчет удачи, — ответил Семен… — Насчет того, значит, что все у нас будет как следует.

Он остановил на Кузьмине долгий взгляд.

— Вишь ты, — сказал Кузьмин. — Насчет удачи.

— Я ему говорю, дескать, так и так, идем мы трое на опасное дело… да… Ну, конечно, рассказал ему все… А он сейчас: пожалуйте сюда. Завел в подвал и стал колдовать.

Он вздохнул.

— Ну!..

— Ну, и теперь, значит, ничего не бойся.

Он поглядел на Петьку.

— Не робей, Петька!

— Да я и так не робею, — отозвался Петька.

Семен, задумчиво уставившись, как раньше, в лошадиную гриву, заговорил ровным, тихим голосом:

— А насчет удачи, так все в уме держал этого японца, что с золотом. Потом у него спрашиваю:

«Будет удача?»

Говорит:

«Будет»…

Они уж далеко отъехали от места схватки с хунхузами.

Начинало темнеть. Великая, необъятая степь, казалось стала еще тише, еще безлюдней. Вдали рдели слабым розовым светом вершины гор…

— Спать надо, вот что, — закончил Семен свое повествование о шамане.

Со следующего дня начались дни самых рискованных предприятий, до которых только может додуматься человек, твердо верящий в свою звезду.

А Семен в нее верил.

Он не побоялся даже примкнуть к шайке хунхузов, в предводителе которой узнал с первого же взгляда хорошо, конечно, известного уже читателю «цирюльника». Только благодаря темноте ночи, Петька, может-быть, не возбудил подозрения в хунхузах. Кроме того, еще Кузьмин посоветовал ему прикинуться больным.

Шайка хунхузов была небольшая, человек в пятнадцать. Для всех этих пятнадцати человек у Семена хватило папирос из серебряного портсигара, оброненного когда-то во время борьбы с ним несчастным цирюльником.

Папиросы сделали свое дело.

Они, действительно, оказались не совсем обыкновенными папиросами.

После того, как покурили хунхузы, Семен мог взять их голыми руками: все они заснули один за другим, как под хлороформом.

«Цирюльника» в его палатке, конечно, пришлось брать с боя, но что он мог сделать один против трех! Через три дня, связанный по рукам, он был уже в русских руках.

Семену в его подвигах помог только, разумеется, случай да безумная его храбрость, но он не раз говорил, подмигивая Петьке:

— А что, вот тебе и шаман!

Вот тебе и шаман…

В одной стычке Семен был ранен. Правда, рана была пустячная (Семену только слегка повредило щеку), но Петька все же имел право сказать ему:

— А что, дядя Семен, вот тебе и шаман… Шаманил, шаманил, колдовал, а как подошел случай, и шаман не помог.

Семен ничего не ответил на это, только нахмурился и стал мрачно крутить ус…

сли вы зайдете в казармы Чембарского 284 пехотного полка, вам может-быть бросится в глаза повешенная на самом видном месте картинка, изображающая казнь рядового этого полка, Василия Рябова.

На картинке Рябов представлен стоящим на коленях у края могилы, только что вырытой.

Картинка ярко раскрашена.

На куче желтого песку около могилы валяется заступ… Мрачно чернеет могила… Синеет заступ; лиловые тени лежат на песке от комьев глины и серых камней, выброшенных вместе с песком из ямы.

Против Рябова взвод японских пехотинцев с ружьями.

Рябов крестится. Глаза устремлены вверх…

Взвод японских пехотинцев ждет, пока Рябов окончит молитву.

Художник, нарисовавший эту картинку, не присутствовал, конечно, при казни Рябова.

Рябова расстреляли в японском лагере… А в японском лагере, если и были художники, то уж никак не русские.