Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

Сперва Петька, потом Семен, потом опять Петька.

Утром Семен оставлял Петьку на месте ночлега, а сам шел дальше.

Петьке он приказывал сниматься только тогда, когда он Петьке едва будет виден…

Так прошло два дня.

Наступил третий день.

Петька тащился, напрягая последние силы и мало заботясь о том, видит ли его проклятый цирюльник или не видит.

Раза два, проходя небольшим болотцем, где только что прошел Семен, он увидел следы его ног.

С каким-то ожесточением пошел он по этим следам, словно давил их своими ногами…

Слезы набегали на глаза от усталости, от сознания бесцельности всех их блужданий с Семеном, от досады и невольной злобы против Семена.

Может, правда, эти манзы пойдут к себе в Китай или Японию…

Что же, и им туда идти, что ль?

И вдруг его кто-то крепко схватил за ногу.

— Стой!..

Из осоки, густо засевшей по краю болота, поднялся Семен.

— Стой! — крикнул он сдавленным голосом, и вцепившись изо всех сил в Петькину ногу, так как Петька, не сообразив сразу, в чем дело, то же изо всех сил рвался в сторону.

— Это я… Чорт!

Петьке, наконец, перестал вырываться.

Семен заставил его сесть.

— Отдохни малость.

Он принес ему из болота воды в шапке и велел умыться и намочить голову.

Петьке стало лучше.

Он даже улыбнулся Семену.

— Что вы, дядя Семен, ругаетесь?

— Теперь легче?

— Легче…

— Ну и ладно!.. Гляди-ка вон туда.

И он протянул руку по направлению к горизонту…

— Вон-вон… видишь… белеется…

— Вижу.

— Это — фанза… Мне-то в трубу хорошо видно… Они туда нырнули… Я видел… И оттуда не выходили…

— Что ж нам теперь нужно делать? — спросил Петька.

— Ждать, — сказал Семен.

— Чего ждать?

— Ночи…

Петька кивнул головой.

— Будем ждать, — повторил Семен. — Долго ждали, теперь немного.

Можно было подумать, что он сожалеет, что больше уж, может-быть, не представится надобности вставать чуть свет, идти, все идти, выбирая не ту дорогу, которая нравится, а, по-звериному, ища место, где можно было бы устроиться так, чтоб тебя никто не видел.

— Значит, будем сидеть тут до вечера? — спросил Петька.

Семен мотнул головою снизу-вверх.

— Ну вот, для чего? Посидим тут маленько и пойдем потихоньку, чтоб как солнышко на покой, и мы уж, слава тебе Господи, сидим под забором…

Он внимательно поглядел на Петьку.

— Ты не боишься?

— Нет, — сказал Петька.

— Может, стрелять будут.

— А мы разве не будем?

— Ну, молодец!..

Семен поджал ноги по-турецки и стал набивать трубку.

— Дядя Семен!

— А?..

— А потом что мы с ними сделаем?

— Потом…

Он подумал немного…

— Потом, известное дело, сейчас руки за спину… Пожалуйте-с. По начальству доставим. Ха! Разве я не знаю. Прежде вон при батюшке городничие были, а теперь— областному начальнику…

Петьку начинало клонить в сон. Глаза слипались.

— Сосни, — сказал Семен. — Ложись на коленку.

Петька положил голову на коленку, подложив ладонь под щеку.

Засыпая, он спросил:

— А у вас отец жив?

— Не знаю, — ответил Семён — я уж тут в лесах лет сорок… Должно, жив. С чего ему умирать?

Петька заснул.

Ему снился цирюльник-японец, какой-то старик, который называл себя Семеновым отцом и говорил, что раньше он был городничий, а теперь областной начальник…

И еще что-то снилось, какие-то манзы, какой-то ни то дом ни то гора…

— Вставай, — услышал он сквозь сон и потом опять более громко:

— Вставай!

Он открыл глаза. Наступал уже вечер. Большое красное солнце стояло низко над горизонтом. Короткие лучи впивались в легкий туман, уже белевший чуть заметно над степью.

Опять они идут с Семеном по степи.

Впереди Семен, за Семеном медведь, а за медведем Петька.

Семен верно рассчитал время.

Едва они сделали несколько шагов, солнце ушло за горизонт.

Кровавая заря пылала на западе.

Скоро и заря потухла. Стало совсем почти темно…

— Стой — шепчет Семен и оглядывается по сторонам. — Господи Иисусе Христе!..

Он крестится.

Тихо. Петька слышит только шуршанье Семеновой кожаной куртки, когда он крестится…

— Заблудились, — снова доносится до него голос Семена. — Петька, слышь?

Семен дергает его за рукав…

— Ах ты Господи!..

Петька вздрагивает.

— Ой, дядя Семен!

Он прижимается к Семену плечом. А кругом тихо, тихо…

Тихо и темно…

Семен берет влево, вправо, приседает, приглядывается, всматривается в непроглядную темь…

Ничего не выходит.