Анастасия Зарецкая - Дверца в канализацию

Вот только в один момент снег под ногами провалился, и я поняла, что лечу вниз.

Наш городок всегда славился своими канализациями.

По большей части из-за того, что около полувека назад старые ходы (как оказалось, не все) были заложены, а вместо них построили новые.

Так вот, я полетела, полетел вслед за мной снег, точно до последнего не желал отпускать, и, справедливости ради, полет был довольно увлекательный – неплохое такое начало всего, что произошло после.

Но уже через пару мгновений я упала на что-то мокрое и противное, и снег приземлился сверху, залепив ресницы. Полет оказался совсем коротким, не больше десяти футов вниз, – никаких бесконечных колодцев.

Почти сразу я вскочила – промокну! Посмотрела наверх, на нежное весеннее солнце, приглядывающее за мной через вырезанный посреди дороги блин, теперь не скрытый предательским снегом. Потянулась, пытаясь достать плитки…

Но куда уж мне – недавно еле переросла четыре фута и восемь дюймов и не то чтобы стремительно движусь к пяти.

Подпрыгнула пару раз для приличия. Но если уж я даже в длину прыгать не умею, что говорить про высоту?..

Ладно, справедливости ради, не такая я и бездарная. Например, я достаю кончиком языка до носа. Меня папа называет змеей, когда я так делаю. Помимо этого, когда-то я вязала крючком, и за креслом в моей комнате лежит наполовину законченный шарф, очень красивый, изумрудный. В прежние времена пряжа, пошедшая на него, была маминым свитером, но восьмилетняя я, готовая на свершения, решила, что свитеров у мамы и без того предостаточно (а их у мамы в самом деле много). И, спокойненько потянув за узелок, превратила изумрудный свитер в изумрудную же вермишель – а я по дедушке итальянка, так что разбираюсь в вермишели. Схватилась за крючок, набросала первый ряд, второй… А потом мама вернулась, и оказалось, что это был самый любимый из ее самых любимых свитеров. У моей мамы всегда так – она может спокойно жить, по двадцать раз в день проходя мимо какой-нибудь вещи и не обращая на нее внимания. А как только к ней прикоснусь я – все, конец света.

Но в чем мы с мамой похожи – по словам папиной бабушки, которая совсем не итальянка и вечно всех критикует – так это в умении паниковать, не разбираясь в причине. Едва столкнувшись с проблемой, и я, и мама стопоримся и не знаем, что делать дальше.

Вот и тем мартовским днем, попрыгав в канализации и, конечно же, не допрыгнув, я вдруг испугалась. Не столько за себя – за себя я боюсь в последнюю очередь. За маму, которая начнет нервничать (как и я). За папу, который очень хотел попасть на наш школьный концерт, назначенный на следующую неделю, наш класс на нем хором исполнял песню. За мою кузину по материнской линии Розу на три года меня старше и кузена по папе, Руди, который родился всего пять лет назад. За собачку тети Алессандры – а у нее чудесный золотой шпиц Лютик. За Берда, в конце концов. Там ведь Ива на него напала, чего непонятного?

Но выбраться я совсем никак не могла.

Солнце, казалось, было так близко, но в то же время оно находилось слишком далеко.

И тогда я поступила, как стереотипная девчонка, которой совсем недавно исполнилось одиннадцать лет (хотя в том же восьмилетнем возрасте я была уверена, что к одиннадцати-то годам стану взрослой и самостоятельной, почти девушкой).

Я заплакала.

Продолжая стоять на месте. А вдруг, если сдвинусь, там будет очередная ловушка?

Размазывая по лицу слезы холодными пальцами и подмешивая в них волосы, которые из-за активной ходьбы вылезли из-под моей любимой шапки с наклеенными разноцветными камешками.

А если я здесь останусь, думала я, то ведь и эта шапка останется здесь, и никто больше не спросит, почему у меня такая идиотская шапка.

Вокруг темнота, и единственный круг света – и снега тоже – это там, где я стою. А ведь скоро солнце спрячется, позабыв про меня, продолжала себя накручивать, и тогда я сольюсь со всей этой темнотой, и ничего, совсем ничего от меня не останется…

А мимо, как назло, никто не проходил, а потому не слышал мои вопли и не спешил на помощь. На поверхности царила пустота, быть может, потому, что ни у кого больше нет мамы, которая ругается из-за грязной одежды или обуви (из-за чего лужи приходится обходить). Ну или потому, что мы живем на улице безлюднейшей, где даже дома встречаются редко, а если и встречаются, то лучше бы не встречались – такие они все темные и мрачные. Может, кто-то и хотел меня услышать. Но как он мог это сделать, если прошел за два дома отсюда?