Анастасия Зарецкая - Дверца в канализацию

Семейная традиция, одна из немногих.

Конечно, я не могла сказать: «Мама, папа, простите, но я к мадам Кавелье»! Потому что меня, во-первых, никуда бы не отпустили, а, во-вторых, мама советовала мне с мадам Кавелье не общаться.

Но ведь мадам Кавелье пригласила меня в гости раньше, чем мама произнесла свою просьбу. На уроках же спрашивают первого, кто поднял руку. Ну или меня, когда я совсем-совсем не знаю ответ. Так и здесь. Может, думала я, и не будет на том месте никакой дверцы. Тогда я расстроюсь, конечно, но зато сразу развернусь и пойду домой, и никто меня больше не заставит искать вход в канализацию.

На самом деле, впервые решиться на что-то легко – гораздо сложнее пойти на это еще раз, после провала.

Я стараюсь не повторять своих ошибок дважды.

Помнится, прошлым летом я впервые в своей жизни влюбилась. В смысле, по-настоящему. То есть, и раньше находились мальчики, которые мне нравились, но влюбляться – нет уж, спасибо.

А прошлым летом зацепило, да так, что мне начало казаться, будто вот он – тот, кого мне так не хватало. И я даже готова была изрисовывать сердечками свой личный дневник (а я веду личный дневник) и писать стихи – настолько непривычным было это чувство.

Да, пожалуй, история моей первой и последней на данный момент любви заслуживает быть рассказанной прямо сейчас. Она очень смешная, а потому грустная. Ну что в любви может быть хорошего, если она вызывает только жалкую усмешку?

Итак, во всем была виновата мисс Джонсон. Точнее, это я называю ее мисс Джонсон, в знак уважения. Для мамы она – Моника. А для всяких остальных людей, не относящихся к друзьям и близким, она Леона Луин – это псевдоним мисс Джонсон. Она писательница и, как говорит папа, весьма посредственная. Но у нас есть все шесть бумажных книг под авторством мисс Джонсон, причем с личными пожеланиями автора. Хотя я не видела, чтобы мама их читала. Помнится, в один из тех редких моментов, когда мамы дома не оказалось, я взяла одну из книг и пролистала несколько первых глав. Но не нашла ничего интересного – главная героиня пыталась размышлять о любви, а я на момент прочтения этих глав ещё не представляла, что такое любовь.

На самом деле, мисс Джонсон, ну или, так и быть, Моника, очень милая.

У мисс Джонсон копна темно-рыжих кудрей, достигающих середины шеи, много очков – едва ли не каждый раз я вижу ее в новых, но они всегда классные. Мисс Джонсон носит чудесные объемные свитера, мягкие-мягкие, и кеды с разноцветными шнурками. Зато у мисс Джонсон до сих пор нет ни мужа, ни детей. Как говорит сама Моника, она слишком творческий человек для всяких бытовых проблем. Есть люди-искусство, сказала когда-то она, а есть люди-обыденность. Когда я спросила, к каким отношусь я, мисс Джонсон заметила серьезно, что выбирать это предстоит мне самой.

Конечно, мне хотелось быть человеком-искусством, но Монике я в этом так и не призналась. Да и случился этот разговор давно – года три назад, я в те времена была ещё с волосами до лопаток и совсем скромным характером. Зато Моника с тех пор совсем не поменялась.

Я опять отвлеклась, но вообще-то я хотела сказать, что прошлым летом мисс Джонсон приехала в наш город, чтобы целый месяц прожить у старшей сестры, работая над своим новым романом – он, кстати, должен вот-вот выйти, и, может быть, я даже попытаюсь его почитать. Конечно же, в тайне от мамы. Что-то я слишком многое начала делать в тайне от нее…

О сестре мисс Джонсон я слышала мало, только то, что она есть и воспитывает сына в гордом одиночестве – и, по словам Моники, самой ей такое не надо. Помню, они с мамой долго обсуждали это на нашей кухне, думая, что я сплю. Правда, я не услышала ни слова, произнесенного моей мамой – или не хотела?..

На второй день после приезда мисс Джонсон мы с мамой отправились в гости – нас любезно пригласили (и мама почему-то не посмела отказаться от приглашения).

День стоял солнечный, очень жаркий, и в глазах плясали черные точки при одном взгляде на небо. Я сидела на летних каникулах, а папа – на работе, поэтому мама меня с собой взяла, а папу нет. С трудом, но до квартиры, расположившейся в самом центре, мы добрались. Открывать нам пошла старшая сестра мисс Джонсон – как потом оказалось, ее зовут Холли. А вместе с ней – тот самый ее сын, которого мама с Моникой так рьяно обсуждали.

Он первым заговорил со мной, едва завидев. Протянул руку и произнес:

– Бреннан.

Вот уж у кого имя было, как у принца.

И это его «Бреннан» пронеслось во мне чем-то радостным, предвкушающим, и я ответила на рукопожатие: