Ольга Апреликова - Город звериного стиля

– Каникулы уже. Но там елки новогодние, я с ребятами познакомился, помогаю им. С девочкой еще, она Хозяйку Медной Горы играет.

– Кого-кого?

– Хозяйку Медной Горы.

– Нехорошо.

– Почему? – изумился Мур.

– А вдруг настоящая приревнует, – усмехнулся дед. – Красивая?

– Очень! Завтра еще две елки с утра, а потом, они говорят, на Егошиху пойдем, кататься. Что такое Егошиха?

– Речка в логу. Кататься? Так тебе чего, санки, что ль, надо?

– Я сам не знаю.

– Да в логу такие склоны! Трамплины видел?

– Нет, я как-то ничего еще толком не видел. Только вокзал, школу да автобусы.

– Я там на Егошихе тоже в детстве катался. На круге деревянном от бочки, – задумчиво сказал дед. Муру почему-то вдруг стало жалко его, старого, костлявого, вернее, жалко его старые, источенные жизнью кости, за которые слабо держалось усталое тело. – А то еще ледянки намораживали, снежку с водой намесишь, навозца конского еще подмешать – летят! – дед чего-то совсем загрустил. – Вот и жизнь так же пролетела. Мигом. Вроде вчера только в логу катался, а уж скоро семьдесят жахнет. Ох. Вспомнил чо-то, как дедынька вон тут, под окошком сидел и те же слова говорил, мол, как вчера парнишкой был. Двенадцать ему было, как революция началась и все перевернулось. Пятого года он.

– Я тоже пятого года, – засмеялся Мур.

А дед почему-то вздрогнул и странно посмотрел за окно, а потом на него, и снова будто бы испытующе. Мур скорей спросил:

– Ты тут всегда жил? В этом доме? – он вспомнил вчерашний кабинет нотариуса и важные бумаги, по которым теперь стал владельцем этого странного дома. Даже двух. И конюшни. И дров. И гаража над логом. Дед подарил ему все это, чтоб не заморачиваться с завещанием. Интересно, почему он не хотел, чтоб эти хибарки по наследству получил отец? – А дому сколько лет?

– Да уж за двести. И построен на том месте, где всегда тут наша родова жила. И я так-то всю жизнь по горам да по пещерам, но возвращался всегда сюда.

– И родился прямо здесь?

– А родился я посередь Камы, на пароходе, не дотерпел до Перми, – усмехнулся дед. – Но пермяк, коренной пермяк. И ты – пермяк.

– Дед, а если снесут домики эти?

– Скоро-то не снесут. Тут большое строить нельзя, песчаники, все в лог сползет, а что строить – у них ума нету. Поживем еще. На мой век хватит.

– Да я б хотел, чтоб и на мой хватило. Тут… Странно так. История.

– Еще б. Мы тут, по преданию-то, с дотатищевских 2 2 Василий Татищев, промышленник и экономист, основатель Перми и Екатеринбурга еще времен, с первого Мураша. Деревня тут с давних времен. Починок, дак мы, дед говорил, с того починка еще строгановского, по летописям с тыща шестьсот сорок седьмого года. А деда говорил, с пораньше, мол, пищальник Петро Кузьмин сын, тот в записях с двадцать третьего… Дак и до записей всяких тут жили. Не только русские, а и до того. Народы уральские.

У Мура выбило пол из-под ног и он рухнул во тьму веков. Семнадцатый век! «Пищальник»! Да еще и «с пораньше»! Жил-не тужил сам по себе, а теперь, оказывается, за спиной целый строй этих дедов-прадедов. С пищалями!

– А женился он на нерусской бабе, на местной, которая из тех, что тут испокон веков жили, по-научному: «автохтонное население». Кто она была, вогулка или пермячка, то неведомо. Но все равно, сам понимай, какой глубокий корень.

– Это пугает.

– Привыкнешь. «Починок на реке Каме и на речке Егошихе», – на память сказал дед. – А красивое место, пожалуй, было. Егошиха-то сейчас от дамбы до Камы в трубе подземной, поверх урман да дрянь всякая, а тогда-то по чистому песочку меж крутых бережков прозрачной водицей да в камский простор… Кататься-то куда пойдете? Лог большой.

– К трамплинам.

– И правильно. Раньше и тут катались, вон у церкви, да заросло все, ну а тут-то, у дамбы места совсем злые. Потом расскажу.

На житье дед определил его в комнатенку на втором этаже, в которой две стены занимали самодельные стеллажи с книгами по геологии, в третьей – два окошка на улицу, а четвертой стеной был беленый бок печи, у которого стояла древняя металлическая кровать с шишечками на спинках. Такие он видел в фильмах про Советский Союз. Одеял куча – как печка остынет, так понадобятся… И пахнет-то тут какой-то историей, а еще печкой, книжками пыльными… Не дом, а машина времени. И пространства тоже, – снаружи дом небольшой, зато внутри – лабиринт комнат и комнаток.

За окнами снег. Мама научила в детстве: что тебя ни тревожило бы вечером, ложись спать, укройся потеплее, смотри на окна, успокаивайся, ни о чем не думай и засыпай. Мур так и делал, правда, перед этим всегда еще смотрел в окно, наружу, где бы ни был. Вот и сейчас выключил свет, подошел, отвел сетчатую занавеску – фонаря за метелью не различить, только светлое пятно. Сугробы, темная стена старого депо напротив. А тут, в книжной комнатке, тихо, темно и уютно. Куда уютней, чем дома на Просвете, в душной квартире в старой многоэтажке, где сверху, снизу и со всех сторон вокруг полно незнакомого народу живет. А тут до соседей-то сколько? Кажется, они с дедом одни на всей улочке… Как же дед жил тут – один-одинешенек? И в этом снегопаде сплошном – кажется, будто и вообще никаких других домов на всем белом свете нет. Ни Разгуляя, ни Перми, ни Петербурга…