Ольга Апреликова - Город звериного стиля

– Да и не одно за миллиарды-то лет, начиная с протерозоя. Да дольше всего после силура Уральское палеоморе тут тридцать миллионов лет существовало, полосой с юга на север, проливом.

Муру почему-то стало жутко жалко деда. Помочь бы ему хоть чем-нибудь. Поэтому спросил:

– Здесь же вокруг медистые песчаники, да? Горы разрушались в песок, реки уносили его в море, и там из него спрессовывался песчаник? А из размытых горных залежей медной руды образовались новые медные месторождения?

– Уральский медный пояс! – обрадовался дед. – А почему читал, внучек? В школе задавали?

– Да нет, я так. Интересно же, из чего земля. Еще я камни люблю, гальки всякие, даже песок. Вот как раз потому, что в них время – они валяются, везде полно, их ногами топчут, а им вон миллионы лет. Миллиарды. И в прошлом, а в будущем у них еще больше этих миллионов лет… Знаешь, дед, я хотел бы потрогать самый древний камень, какой у тебя есть. Археозойский какой-нибудь.

– «Архейский» правильно говорить. Надо тебе дать почитать что-то простое, начальное по исторической и общей геологии… Где бы только найти такое… Книжки тебе подберу. А камешки… Ладно, есть у меня где-то образцы архейских гнейсов, самых древних – с Тараташского выступа, покажу, – и спросил вроде бы простодушно: – А самоцветы всякие, металлы – интересно?

– Они ведь тоже из древних времен. А что, тут в логу разве можно что-то найти?

– Что ближе к поверхности было, как люди появились, так за тысячи лет что могли – повыкопали да растащили, разбазарили. Роют и роют… А сейчас как умерло все. И лог – ну, он меж двух городов изначально был, Мотовилиха была отдельная от Перми, в прошлом веке только присоединили. Так что лог – край, граница. Порченое место, люди его только и знали, что портили. Запруды да шахты, заводы. Могилы.

– Зачем же ты тут живешь? Почему не уехал?

– Тебя ждал, – как будто всерьез ответил дед. – Мы тут живем всегда… То-то вот лог-то никак в культурное-то пространство не превратят, сколько уж проектов было. И террасный парк, и дендрарий, и чертов стул. А все никак. Она не хочет. Обозлилась на людей потому что.

– Кто обозлилась? Земля?

– Можно и так сказать. Не сама Земля, но… Силы природы. Ты вот что, внучок. В Кунгур завтра не поедем, куда тебя такого ушибленного тащить. В отцову квартиру сходим, запишу там тебя квартирантам, как арендодателя, будешь эти деньги у них забирать и на них жить. Мало ли.

– Зачем мне! Мама…

– Мама твоя молодец, вон какого вырастила. Хватит с нее, как считаешь? Я-то тебя прокормлю, да я не вечный. И вот что еще… Сколько там тебе до восемнадцати-то? А какая разница, с семнадцати уже можно в автошколе учиться. Надо тебе права получить, – он усмехнулся. – Покатаемся с тобой летом по Уралу.

2.

С высоты коренного уступа надпойменной террасы Камы, как назвал высокий берег дед, да еще и с шестнадцатого этажа, смотреть на мир было все равно что с самолета. Мур как вышел на лоджию, так и не шевелился. Дед и квартиранты бубнили в комнате, потом наладились пить чай – а он стоял и смотрел на белое, с черными щетками лесов на том берегу, бесконечное пространство, которое никак не помещалось во взгляд сразу, все целиком, а это ведь только половина окоема… Город внизу тоже чего-то бубнил, пыхтел, дымился, но он был где-то внизу и далеко, за логом, тоже бесконечный, до горизонта. С высоты казалось, что весь мир поделен белой полосой Камы на городскую человеческую половину, застроенную и задымленную, в крышах и улицах – и половину природы, свободную и бескрайнюю. Ерунда, конечно, за Камой – Европа, там народу миллионы и городов пропасть.

Вон мосты, длинные-длинные, черточками надо льдом, на вокзал, по мосту – и езжай домой, к прошлому, на Просвет, в душную квартиру, где им с братьями втроем в «детской» – как деталькам игрушки в пластмассовом «желтке» шоколадного яйца. Мур представил забитую вещами квартиру, потом – школу, класс, учителей, коридоры; расписание, забитое допами и репетиторами под завязку, вечера в бесплатном коворкинге библиотеки, лишь бы домой только к ужину и спать, – и его замутило. Все те обстоятельства, отчим, да и все место в жизни отсюда казались тесной скорлупой. Теперь разбитой. Или растаявшей, как у шоколадных.

Нет, только не обратно. Ни за что. Там он никому не нужен, только маме, да ей тяжело все время суетиться из благодарности отчиму, что тот растит Мура «как своего», все время как бы извиняться, что вот Мур тут и мешает всему, добрачный такой. Хватит.