Анна Алора - Госпожа Ректор

И мысль эта вдруг обожгла его душу так, куда там той крапиве. Телесная рана затянется, заживет со временем. А душевная?…

Володя позволил себе свернуться калачиком, и почувствовать себя совсем маленьким мальчиком. Тоже читал где-то, что такая поза помогает, дает защищенность и успокаивает.

– Похоже, это и на самом деле так, – подумал мужчина, натягивая на себя колючий клетчатый плед, чуть влажноватый, но теплый. Володя укрылся с головой, уткнувшись носом в эту колючесть, как когда-то, давным-давно, в небритую щеку отца.

– Папа, – блаженно улыбнулся Володя, проваливаясь в сон без сновидений.

А когда наступило утро, неожиданно солнечное и теплое, его разбудил неугомонный солнечный лучик, щекоча и призывая вставать и радоваться новому дню.

Мужчина приоткрыл глаза, отмахнулся от лучика, который никак не желал прекратить его щекотать, но уже переместился со лба на щеки, где и остановился совсем ненадолго.

Володя сквозь ресницы, которые у него были длинные, прямо как у девочки, наблюдал за ним, в свете которого кружилось такое количество пыли, от которого мужчине поплохело.

Он сразу вспомнил про вчерашнее решение навести в доме порядок, но вставать не спешил.

Впервые за многие дни.

Лотания. Настоящее время.

Леди Квинни, крепко держа за руку степенно выступающую внучку, которой на самом деле очень нравились эти игры-переодевалки в кабинете у бабули, спешным шагом удалялась по коридору в направлении выхода из Академии.

Ректору приходилось делать вид, что она очень, ну просто чрезвычайно занята. Иначе, если, грешным делом, попадется навстречу какой адепт, а, паче чаяния, магистр, и попытается завести разговор, так они из Академии выйдут не раньше, чем часа через полтора. Квинни познала сию истину на собственном опыте, а до закрытия любимого заведения оставалось всего ничего.

Для Леони, которая с интересом вертела головой, чтобы успеть рассмотреть многочисленные портреты отцов и, так сказать, матерей-основателей Академии, такая скорость была куда как неудобна.

Но спорить, а тем более просить бабулю идти помедленнее, умный ребенок и не пытался. Девочка прекрасно понимала, что та ничего зря не делает, и если идет быстро, значит – надо.

Конечно, уж как ей хотелось подойти прямо вот к каждому портрету и внимательнейшим образом изучить лица, которые, судя по всему, были совсем не против, и провожали девочку глазами, полными явно выраженной доброжелательности.

– Ничего, – думала Леони, – вот как-нибудь выберу время и приду к вам в гости. Прямо с альбомом. Сяду вот и буду рисовать ваши лица, и сохраню их, и унесу с собой. А дома доделаю, разукрашу, и развешу у нас в коридоре.

Девочка чрезвычайно гордилась своей бабушкой, и в тайне хотела пойти по ее стопам. Ну и что, что дара эмпатии у нее с гулькин нос? Вон, у бабушки его вообще нет. Бабушка совсем даже маг-теоретик! А вот все равно она ректор. Нет. Госпожа Ректор, вот.

Скажем честно, Леони тоже очень хотела быть ректором. Вот хоть какой-нибудь, пусть даже завалященькой, академии. Она бы тогда сидела в громадном кабинете, надевала на нос очки, когда никто не видит, и читала тот манускрипт в красивенном переплете, с тяжелыми бронзовыми застежками.

А когда кто-нибудь бы заходил в кабинет, она бы поднимала голову, и говорила бы что-нибудь типа: «я занята, зайдите попозже», или «вас много, а я одна». И испуганным посетители мигом бы извинялись, и уходили, оставив госпожу ректора заниматься важнейшими научными изысканиями.

Конечно, Леони и в голову не приходило, что бабуля спала и видела, как бы ей поскорее от этого ректорства избавиться. И даже посмеялась бы, не сильно и не очень заметно, чтобы не обидеть обожаемую внучку, над таковыми ее мечтами.

Но понять малышку поняла бы. Девочка представляла, что таковая должность дает максимальную степень свободы. Отсутствие какой-либо подотчетности. Что называется, делай, что хочу. А бедняжке приходилось с таких-то вот лет обучаться двум, вы только представьте, двум видам магии!

Квини и представлять не хотела. Она достаточно в свое время настрадалась даже от одного ее вида, настолько, что вынуждена была запереться в своем поместье на севере герцогства, и носа никуда не казать. Сколько? Да чуть не десять лет!

Тут парадная дверь Академии, к которой наши дамы споро подбежали, открылась, только их увидев, и выпустила за свои пределы.

На улице было тепло и тихо. Солнце потихоньку садилось за пики гор, на которых кое-где лежал снег, и посылало прощальные лучи всему живому. Воздух был свеж своей особой, вечерней свежестью, которую не спутаешь ни с чем.