Анна и Сергей Литвиновы: Главная партия для третьей скрипки

Циничным мальчикам совсем плевать на ее горе. Они пришли сюда работать. Кстати. А чем им платить?

Арина растерялась. Декабрьская зарплата иссякла. Январскую еще не выдали. У мамы в ящике тумбочки всегда лежат деньги на хозяйство, но там от силы десять тысяч. Остальное на сберкнижке. Банк первого января, разумеется, не работает.

Едва заикнулась, что мало денег, парни оживились еще больше:

— Ничего страшного! Оформим микрокредит.

Мама и про это рассказывала. Чуть ли ни тысячу процентов потом придется заплатить.

— Да что вы, девушка! — обиделись похоронные агенты. — Ставка, как в банке. Один процент в день.

«Почему у меня нет друзей? Нет мужа? Нет вообще никого?!» — в отчаянии думала Арина.

Она подписывала какие-то бумаги, но думала совсем не про похороны. Что она будет делать — да хотя бы сегодня вечером, когда тело мамы увезут в морг?

Смотреть — одна! — телевизор? Читать книгу? Играть на скрипке?! Заканчивать мамину вышивку?

Ей казалось: мамин дух сейчас тут, в кухне. Сидит на табуретке, жалостливо смотрит на дочь.

С кем ей теперь поболтать? Кто погладит ее по голове? Кто пуговицу пришьет, наконец? Арина даже этой нехитрой науке не научилась. Зачем — если мама с иголкой-ниткой управлялась куда ловчее.

— Может, ты мне хотя бы приснишься, — пробормотала дочь.

— Итого с вас сто тридцать четыре тысячи, — подвел итог похоронный агент.

Сумасшедшая сумма. Но мама всегда говорила: похороны стоят дорого. Только откладывать на них так и не начала.

Пятого января в полдень Арина стояла на Крымском мосту. Всю ночь была пурга, и сейчас девушку со всех сторон обступала засахаренная в снегу Москва. Крыши машин одеты в белые шапки, старушки-оригиналки отряхивают от светлого пуха зонты, и только незамерзшая черная река нарушает уютный лубок.

Арина тщетно пыталась зарядиться от столицы праздником, беззаботностью, снегопадом. Заставляла себя смотреть: на миганье гирлянд, молодняк в дед-морозовских колпаках, мелюзгу, что идут с елок, важные, с чемоданчиками конфет. Но глаз все равно резало беспощадным стеклом: вот ритуальный автомобиль пробирается сквозь праздничную толпу разноцветных машинок. На двери темного, закрытого на праздники офиса висит табличка: «Выхода нет». Пьяный бомж вопит-разоряется: «Жизнь — дерьмо!» А ледяная, аппетитно-черная Москва-река завораживает окончательно.

Сначала Арина встала у моста просто посмотреть вниз. Но едва встретились ее глаза, полные слез, и ледяное течение — будто колдовство случилось. Зловещее, мрачное. По крайней мере, оторвать взгляда от воды девушка больше не могла. Все ниже наклонилась через перила и глядела, глядела. Кричала про себя: «Прочь! Уходи! Глупо. И холодно. И больно. И бессмысленно, наконец». Но все сильнее хотелось: один прыжок — и больше нет страданий. Плыть по стылому, равнодушному течению. И не чувствовать боли, горя, одиночества.

Ничего не изменится на планете Земля, если она уйдет. Что сейчас Арина никому не нужна. Что умрет — ни один человек не заплачет. Зато, после прыжка и полета она, несомненно, встретится с мамой. Та, конечно, страшно рассердится — она всегда ругала за бессилие и трусость. Но ведь не выгонит — обратно с того света на Землю.

«В квартире бардак, — цеплялся за жизнь мозг. — Колготки, трусы нестираные. Перед людьми стыдно. И «Профессионала» бы посмотреть. Еще хоть раз».

Но вода в реке из плоской словно в объемную превращалась. Наступала со всех сторон. Уговаривала. Обволакивала.

И прохожих нет, никто не остановит.

Арина, не сводя глаз с манящей ледяной глубины, закинула ногу на парапет. Совсем не высокий, маняще скользкий. Две секунды — и все.

Но тут за спиной что-то лязгнуло, заскрежетало. Кажется, машина тормозит. Тяжелая. Оборачиваться Арина не стала.

Переждать, пока уедет? Или прыгать прямо сейчас?

Подтянулась легко на руках, хотя сроду не занималась никакой физкультурой, села на ледяные перила.

И вдруг услышала жалобный голосок:

— Тетя! Тетя!

Она рванулась было вперед, вниз. Что ей до чужих, впечатлительных детей?

Но мелкое исчадье оказалось шустрым — вцепилось изо всех жалких силенок ей в куртку.

Стряхивать детские руки — и все равно туда?

У ребенка психическая травма будет. В газетах потом напишут — про безжалостную эгоистку-самоубийцу.

Арина, наконец, обернулась. Хмуро спросила белобрысого пацана лет восьми:

— Что тебе?

Тот шмыгнул носом:

— Меня с тлоллейбуса выкинули.