Алекс Монт - Проклятие Тары. Артефакт-детектив

– А нам? Что ты привез нам? – глядя на сестру, загалдели братья.

– Никто без гостинцев не останется, – устраиваясь у очага, заверил Камет.

После обильной еды, когда мальчики, вдоволь наигравшись подарками, уснули без задних ног, а Алтана, надев подаренные бусы, не отрывалась от зеркала и не обращала внимания на ворчание Отонхой, Камет вышел из юрты. Ночь выдалась безлунной, но звезды, усеявшие небо, ярко светили над улусом, и под их холодным дальним светом ему было покойно и хорошо. Неясные, напоминающие миражи силуэты поднимались над пустынной, казавшейся вымершей степью. В развешанных сохнуть шкурах гудел ветер, и они скрипели. Лениво и как бы нехотя лаяли утомившиеся за день и до смерти надоевшие друг другу собаки. Сквозь их редкий лай доносился неторопливый говор возле догорающего костра. Бойцы Камета готовились к ночлегу.

– Мама! – распахнув деревянную, обитую изнутри белым войлоком халагу, прикрывавшую вход в юрту, он позвал Отонхой. – Поклянись, что сохранишь тайну, которую доверю тебе и которая принадлежит не мне, – торжественно обратился он к матери. – Когда же тебе придет срок покинуть этот мир, ты передашь ее тому, кого сочтешь этой тайны достойным.

– Отонхой исполнит все, о чем ты просишь, сынок. Но почему бы тебе не доверить свою тайну кому-нибудь из братьев, когда они станут мужчинами? – дрожащим голосом спросила женщина. – Неужели отважный Камет не захочет проводить свою любящую мать? – укоряла она его.

– Камет выполнит свой сыновний долг, но хозяин его судьбы великий Махакала. Доверенная Камету тайна не должна умереть вместе с ним.

– Тогда говори, сынок. Твоя мать слушает тебя…

После июльского сражения под стенами Гусиноозерского дацана и последующего отступления в Монголию Камет неотлучно находился при бароне. Как цепной пес он охранял сон Унгерна, в точности исполняя его приказы и стараясь угадать малейшие желания. Бурят боготворил барона и считал его живым воплощением Махакалы – свирепым божеством, беспощадно разящим врагов буддизма. Хранитель веры, устрашающий Бог войны – вот кем был для него Унгерн.

Камет, как и его сородичи, исповедовал укоренившийся в этих местах ламаизм, своеобразный религиозный коктейль из буддизма и местных шамаистских культов, где смирению и пацифизму отводилась далеко не главная роль. Эту особенность бурят-монгольского буддизма тонко прочувствовал барон и накануне взятия Урги объявил себя Махакалой. Монахи не спорили с этим, особенно когда он изгнал из Урги китайцев и восстановил на престоле Богдо-хана, а сам Далай-лама утвердил его в этом звании. Но времена, когда застывшие в благоговейном молчании коленопреклоненные толпы подобострастно встречали ехавшего на белом коне Унгерна, безвозвратно канули в Лету. Над головой барона сгущались тучи, а он будто не замечал опасности, сохранял бодрость духа и был полон замыслов.

Идти в Тибет на поиски волшебной страны Шамбалы – казалось, эта идея полностью овладела им. Первоначальные планы двигаться на Харбин на соединение с Дальневосточным центром русской эмиграции или прорываться в Приморье, оставив наводненную красными войсками Монголию, были отброшены и забыты. Впрочем, на это имелись веские причины. Экстравагантная фигура барона в глазах вождей Белого движения выглядела слишком одиозной, и, в отличие от японцев и англичан, он едва ли мог рассчитывать на их помощь. Более того, появись Унгерн в Харбине или Владивостоке, он мог быть арестован и даже казнен. Слишком многих обидел Унгерн, о его жестокостях и зверствах ходили легенды, а те его «жертвы», которым удалось благополучно добраться до Приморья, в красках дорисовывали кровожадный портрет.

Офицерам из ближнего окружения барона не было дела до этих, с позволения сказать, трудностей их предводителя. Они изо всех сил рвались в Приморье, а тибетскую авантюру барона считали откровенным бредом и всерьез подумывали, как избавиться от беспокойного и потерявшего всякое понятие о реальности вождя. Камет догадывался о брожении умов в дивизии и не скрывал истинной картины перед бароном. То, что в рядах его воинства зреет недовольство, Унгерн догадывался и без предостережений преданного слуги, но вряд ли полагал, что недовольство зашло настолько далеко, что превратилось в предательство и против него составился заговор. Однако спрятать имевшееся при нем золото он посчитал не лишним и поручил Камету тайно вывезти казну дивизии из расположения лагеря…