Таня Ждан - Хлоя. Сгорая во тьме

В каком-то плане меня это радовало, в каком-то было дико: я плохо знала того Николаса, который не был бы подавлен и раздавлен расставанием с ней, или не убивался по поводу ее смерти… А открывающиеся новые грани его личности были даже не странными, скорее – неприятными. Он был зол на все, что связано с Хлоей, и на всех, кто с ней связан, не признавая компромиссов. Хотя добрая половина штаба купилась на его убедительную игру счастливого мужа в импровизированной палате Хлои на спальном этаже, но только не я. Я видела, как нелегко ему это дается и хочется сорваться на крик и высказать все, что накипело за долгие месяцы… Они никогда не сойдутся снова, хоть некоторые и шептались об этом по углам, отчего было тошно и гадко.

Нам пришлось наплести с три короба семье Дженкенсов, выдав только половину правды и заставив подписать соглашение о неразглашении, но наша тайна так и осталась тайной. Удивительно, в какую чушь способны поверить люди, когда начинаешь говорить им о секретной военной разработке и поручениях «сверху».

Все шло как по маслу, я чувствовала смятение Хлои, чувствовала, что она искренне начинает верить во все, что ей говорят, но и этого Бену показалось мало. Гениальная идея привести в палату Хлои кого-то из ее прошлой жизни – Эми и ее сына Генри, например, должна была окончательно ее добить, а наш фокус с намертво приклеенным париком и извлеченной кнопкой на шее – стать последним гвоздем на крышке ее гроба. И это сработало. Она была раздавлена, потеряна, обессилена, абсолютно утратила желание жить, не говоря уже о попытках кому-то навредить. Ее эмоции висели на мне тяжелым грузом, давили на грудную клетку, лишая воздуха, каждый день я проживала все это вместе с ней, как бы не пыталась абстрагироваться – ничего не выходило: она была слишком сильной, а ее чувства били через край. Я знала – такова цена. Но это было слишком жестоко: заставлять кого-то проходить через такое, превращать чье-то существование в ад на земле.

Стоит ли говорить, что мои возражения никто не слушал. Все, кто с замиранием сердца наблюдал за ее падением, выдохнули, когда она перестала пытаться сбежать и впала в отчаяние. Но ликование продлилось недолго…

Она оказалась куда сильнее, чем мы смели предположить. День за днем становилось все хуже и хуже. Неподдающимся никаким объяснениям образом ее состояние начало распространяться на всех вокруг. В штабе все начали ругаться, впали в тоску и депрессию, кричали, истерили, срывались друг на друга по пустякам, Лита чуть ли не каждый день плакала, Кесседи тоже ходила как в воду опущенная, пусть ее тоску и можно было оправдать расставанием с Диланом… Весь этот шквал эмоций буквально придавливал меня к полу, и уже никакие мимолетные радости и неуместные шутки не могли этого заглушить. Даже Келлан, всегда умевший найти нужные слова и развеселить, поник и утратил свою супер-способность отвлекать всех от угрюмых мыслей.

Никто не мог объяснить, или просто не хотел признавать, что именно по нашей вине по всему миру многократно участились случаи психических расстройств, самоубийств и необъяснимых смертей. Те, кто попадал в аварии или становился жертвами стихии, поголовно умирали, переставали бороться за свою жизнь, даже тогда, когда должны были выжить при любых других обстоятельствах. Все чаще в новостях звучали тревожные вести о том, что люди, лежащие подолгу в коме, десятками покидали этот мир навсегда, опухоли и вирусы грозили перерасти в масштабную эпидемию, что порождало все новые и новые волны отчаяния, и так по кругу… Будто все человечество проходило через этот кошмар безысходности вместе с Хлоей. Но никто не хотел признавать, что то, что сейчас творилось – гораздо опаснее возможного уничтожения мира той, кого мы сами так стремились уничтожить как личность.

И мое терпение лопнуло. Я больше не могла этого чувствовать, эмоции тысяч людей стали невыносимы, а это была всего лишь верхушка айсберга боли, каждый день проживаемой человеком, который однажды принял меня в свою семью с распростертыми объятиями. Это несправедливо, нечестно, неправильно, и я должна была что-то сделать.

Я никогда не верила в судьбу, знаки, предзнаменования, хотя очевидно, что в нашем непростом мире все устроено слишком сложно, чтобы на все можно было найти логичное объяснение. Но в одну из тех бессонных ночей, когда я размышляла о том, как смогу в одиночку провернуть эту безнадежную операцию по спасению, не прибегая к чьей-либо помощи, мне приснился странный сон. Я будто снова проживала тот день, когда за стеклом, переминаясь с ноги на ногу, наблюдала за встречей Хлои с Эми и Генри. Странное чувство любопытства, которое я приписывала кому-то из штаба, осязаемыми переливающимися нитями лилось из этого смышленого мальчишки, кого я помнила маленьким чертенком. Но мальчик был слишком смышленым, слишком осознанным, слишком понимающим, будто видел всю нашу ложь насквозь, но не стал перечить. Еще наяву я запомнила это необъяснимое ощущение: тогда, стоя у окна, это были какие-то новые эмоции, совсем не те, что я привыкла ощущать за других членов штаба. Чище, светлее, наивнее…