Михаил Гришин - Остров с призраками

От перспективы быть покусанным Пельмень впал в уныние и стал испуганно озираться, прикидывая, в какую сторону задать стрекача, чтобы эту здоровенную псину оставить ни с чем. Зато худощавый Витька отнёсся более спокойно, полагая, что как объект для нападения он особого интереса не представляет.

Петрович потрепал по холке подошедшего пса и, указывая на ребят, раздельно сказал:

– Чук, это друзья. Дру-узья. Их надо охранять. Понял? Ох-ра-нять!

Смышлёный пёс звучно клацнул зубами и негромко зарычал, показывая, как будет охранять.

– Может, это самое… не надо нас охранять, – запнулся было Пельмень, не сводя тоскливых глаз с Чука. Но лесник суровым голосом прервал: – Парни, здесь не город… Здесь лес. И случиться может всякое… Можно ненароком заблудиться, можно угодить в болото, которых тут полно… Наконец, могут напасть и волки, – припугнул он.

Услышав про волков, Пельмень сразу согласился, видно, до него дошло, какую аппетитную закуску он для них представляет.

Витька с минуту поразмыслил, а потом спросил:

– Дядя Иван, а как вот Чук к лосям и кабанам относится?

– А у них нейтралитет.

– Чего у них?

– Нейтралитет. Обоюдное ненападение.

– Ну вы тоже скажете… – хмыкнул Витька.

– А вот слухай! – Лесник присел на одну из оглобель телеги, из которой только что выпряг Сивку, и начал рассказывать: – Жила у меня тут кошка Муся. И вот как-то вышел из леса сохатый, а моя Муся возьми к нему и подойди. Ну, думаю, раздавит её или рогами проткнёт… Хотел уж было для острастки пальнуть вверх… Да смотрю, лось мою кошку обнюхал и… Как уж они там между собой договаривались, я не знаю. Но только с той поры сохатый стал приходить каждый день часов около двенадцати, а Муся заранее выходила на крыльцо и ждала его. Свиданья эти обычно длились недолго – обнюхают они друг друга, Муся потрётся о ноги сохатого, пообщаются несколько минут, и всё. Вот только кошка стала частенько уходить вечерами гулять. А потом и совсем пропала. Видно, увёл её жених. А ты говоришь!

Витька покрутил головой, восхищённый такой крепкой дружбой совсем разных животных, и предположил:

– Наверное, они в свадебное путешествие отправились? Нагуляются и вернутся.

– Ну что ж, – захохотал во всё горло Петрович, – будем ждать.

– А что, законно! – сказал Витька, довольный, что развеселил серьёзного Петровича.

Лесник хлопнул себя по коленям и поднялся:

– Ну что ж, парни, как говорится, делу время, потехе час. Пока отдыхайте, а я с объездом поеду, погляжу, что в моих владениях происходит. Это вам не заграница, где лесок можно за пару часов пешком обойти. У нас дела посерьёзнее… Так-то!

Он прошёл под навес, где у него хранился лошадиный инвентарь, снял со стены потёртое седло и взгромоздил на спину Сивке. Пока Петрович затягивал подпругу, лошадь продолжала невозмутимо хрумкать сено, но слегка заартачилась, когда он всунул в её жёлтые оскаленные зубы удила, оторвав от такой вкусной еды и при этом ещё пошутив:

– На-ка шоколадку!

Пельмень, глядя на прежде невиданную процедуру, явственно почувствовал у себя во рту металлический привкус и брезгливо сморщился, ощерившись, как только что Сивка.

– До вечера, парни! – крикнул Петрович и, нахлёстывая Сивку по бокам, затрусил на ней по лесной тропинке.

Лесник уехал с объездом, и ребята остались одни.

Пельмень передёрнул плечами и сам себе сказал:

– Пора подкрепиться!

Он уселся на сене возле навеса и, покопавшись в рюкзаке, извлёк свёрток с бутербродами, которые незамедлительно стал уплетать.

– Вкуснотиш-ша! – прошамкал набитым ртом Пельмень, и тут его взгляд встретился с взглядом Чука.

Пёс лежал напротив и, положив голову на лапы, внимательно наблюдал за жующим толстяком.

Пельмень икнул, едва не подавившись, и, перестав жевать, тоже уставился, не моргая, на собаку. Сидеть с раздувшимися щеками было нелегко, потому – что скопившейся во рту слюны становилось всё больше и больше, грозя потечь по подбородку, что, несомненно, послужило бы сигналом собаке к гонению обжоры по лесу до полного его истощения.

Чук зевнул, прикрыв глаза, и Пельмень быстро-быстро заработал челюстями. Чук перестал зевать, и Пельмень тоже перестал жевать.

Борьба человека с собакой продолжалась долго: когда собака на секунду переключала своё внимание на что-то другое, человек быстро жевал, не сводя с неё настороженных глаз; как только собака опять устремляла на него грозный взгляд, челюсти человека замирали в застигнутом положении.